Четвертый тоннель

Возможно, я полный придурок, но я убежден, что близость только тогда и может быть настоящей, когда мы оба можем делиться друг с другом всеми своими чувствами и мыслями. Без исключений. Если во мне происходит нечто очень важное, а я скрываю это от самого близкого человека, то что это за близость? Если я буду говорить обо всем, умалчивая о самом важном, чтобы уберечь ее оттого, что она не хотела бы обо мне узнать, мы оба потеряем в отношениях что-то особо ценное. Мы вместе убьем важную часть себя.

Я знаю, что обычно говорят о таких вещах. Что слышать такую правду тяжело и больно. Особенно женщинам. О них надо заботиться. И вообще, что мужчины — такие неверные по своей природе козлы, уроды, сволочи, пидорасы и бездушные скоты, а особенно я. Я это слышал неоднократно. Более того, я сам говорил нечто подобное много раз по разным поводам. О жестоких и бездушных женщинах. О грубых, эгоистичных и равнодушных людях. О друзьях, которые предают, потому что сволочи. О близких, которым наплевать, потому что тоже сволочи. Я обвинял кого-нибудь в чем-то каждый раз, когда мне было страшно или больно. Чтобы не брать на о себя ответственность за свою жизнь. Чтобы не принимать реальность такой, какая она есть. Чтобы оставить за собой призрачную надежду на легкий и радостный исход событий.

Говорят, надежда умирает последней. Это ложь. Надежды как таковой не существует. Это искусственное понятие. Мы используем его для обозначения ситуации, когда сами себя обманываем, отказываясь принимать реальность такой, как она есть, и требуем от нее, чтобы она стала такой, как нам удобнее. Если сразу принять реальность, придется работать в изменившихся условиях. А если немножко покапризничать? Вдруг реальность смягчится, подобреет, передумает и станет такой, как я хочу? Вдруг получится?! Вдруг партнер или бог, или начальство, или мама с папой, или кто там еще — тот, кто вместо меня управляет моей реальностью, — заметит мое недовольство, слезы, депрессию, обиду и прочую манипуляцию, после чего смилостивится и сделает так, как я хочу? Надо подождать. Вот, надолго затягивающееся состояние ожидания невозможного мы и называем надеждой. Куда комфортнее, чем признать: я просто отказываюсь быть взрослым и жду, что кто-то сделает мою работу за меня. Однако за этот комфорт приходится платить беспокойством, страхом и нарастающим потенциалом боли.

«Так поступать нельзя! Ты не должен уходить! Если ты меня любишь, ты должен мне подчиняться! Мужчина не должен причинять боль женщине!» Можно подумать, мужчине самому не больно от печальной правды. Можно подумать, женщине, которая отказывается признавать изменившуюся реальность из-за страха перед неопределенностью, будет лучше, если мужчина на словах будет правдоподобно врать, а на деле будет отчуждаться. Можно подумать, один из нас принадлежит другому, как собственность, и обязан подчиняться, словно раб, изощренно изображающий преданность.

Да, все так непросто.

Однако, это я сейчас, летом 2009 года, думаю так. А в начале 2007 года подобные рассуждения были мне несвойственны. Я боялся причинить боль своей любимой, и постоянно причинял ее себе через чувство вины. Я устал снимать обручальное кольцо на время, когда мы не вместе. Прятать от нее свой мобильник, чтобы случайно не увидела женское имя на входящих звонках. Говорить ей, что она лучше всех — это правда, да, но ей-то нужно, чтобы она была лучшей без сравнений, единственной.

…Я не собирался ни о чем говорить. Даже не думал. Скорее, собирался изо всех сил избегать любых мыслей о расставании, тем более слов. Но все получилось иначе, причем само собой, совершенно спонтанно. Видимо, это не могло не произойти, потому что назрело.

Мы с любимой сидели в ресторане «Тануки». Кушали суши с оранжевым лососем, какой-то суп, пили темное нефильтрованное пиво, похожее цветом на соевый соус.

Она говорила о нас. Обо мне. Как ей хорошо со мной.

— Настенька, я тебя тоже люблю. Ты мне очень дорога. Ты лучше всех, — ответил я. — Вместе с тем есть одна деталь, которая мне мешает. Мне кажется, что ты меня слишком сильно любишь.

Я на секунду замолк. Поднял на нее глаза. Она молча смотрела на меня.

— Такое ощущение, что ты без меня погибнешь. Что я как бы обязан тебя любить и быть с тобой. Это чувство меня сильно напрягает. Отнимает силы. Я тебя люблю и хочу, чтобы дальше мы были вместе, но мне не нравится чувствовать себя обязанным. И еще… Видишь ли… Я хочу, чтобы в моей жизни присутствовали другие женщины.

Где-то на словах про других женщин я снова поднял на нее глаза. Ее лицо почти не изменилось. Никаких потрясений, истерик в духе «как ужасно, ты меня разлюбил?!» Она ответила спокойным голосом:

— Все мужчины, которые были у меня раньше, почему-то думали так. Что без них я никуда. А на самом деле я живу. Не волнуйся, милый. Не беспокойся обо мне.

Она произнесла это так спокойно, как если бы речь шла о том, что выбрать из меню, чай или кофе. Только из голоса исчезли какие-то звонкие нотки.