Четвёртая четверть

Похоронили Лену в Кунцево. Олег часто нас с матерью возит на её могилу. Там уже мраморный памятник стоит. Цветов куча — даже незнакомые люди кладут. Жалеют девушку — ведь ей всего двадцать восемь лет было. А вот что с Франсуазой стряслось, Андрей пока не сказал. Нет, не буду матери ничего сообщать. Пусть сам расскажет, когда в Москве будет.

Я совсем скис — даже в носу защипало. Мне так страшно, что людей убивают! Я сам это делал много раз, и ничего не ощущал тогда. А сейчас мне стыдно, пусть хоть это и «братва» была. А женщин нельзя трогать — особенно таких, как Лена и Франсуаза. Они же никому не угрожали — совсем беззащитные. Ни у кого ничего не украли. Наоборот, делились тем, что имели.

И обе были богатые. Могли только развлекаться и о чём не думать. А они жертвовали бедным. И не так, чтобы тысячу в метро подать, а по-настоящему. Скорее бы мать пришла, а то душа тает, не выдерживает. За что мне тогда деньги платить?!

Интересно, будет ли Андрей мстить за Фрэнс? Если её убили, то будет. И тут мои услуги могут потребоваться. Наверное, я — самый юный киллер в мире, только мало кто об этом знает. Ну, а если авария произошла, или что-то в таком роде, виновного не всегда и найдёшь.

Я потёр грудь, потому что там, внутри, заболело. Включил свою «Тошибу», но так и не поставил в неё кассету. Вырубил. И музыкальный центр меня не манит. Пойду на улицу. Там снег, лужи, огоньки. Машины, автобусы ходят, народу много.

Да что я, девчонка, без мамы в квартире боюсь сидеть? Или призраки мучить начинают? Озирский часто спрашивал, не страшно ли мне ложиться спать после стольких грехов. Я отвечал, что не мучаюсь совершенно. А сегодня темнота на психику давит. Переволновался из-за Сергея, будто чужую вещь испортил, взятую под честное слово. Пройдусь, вдруг полегчает?

Я одёрнул перед зеркалом свитер, прихлопнул пузыри на джинсах и побежал в прихожую одеваться. Зажёг свет по всей квартире, нашарил сапоги под вешалкой. Взял джинсовую куртку на меху, хотя носить её, по мнению матери, рановато — ещё морозит. Успею вернуться до её прихода, так что кваса не будет. Взял ключи на брелоке, захлопнул двери в квартиру и в коридор. Вызвал лифт, спустился.

У почтовых ящиков никого нет. Все во дворе, хоть уже и смеркается. Только в стороне Ленинского проспекта малиновая полоса горит на небе. И фонари начинают потихоньку светиться. Пошёл к метро. Я ещё специально в квартире свет оставляю, чтобы вернуться, а не носиться по улицам до ночи.

Со мной такое бывало — встречу ребят и забудусь. Потом Олег придумал, что нужно делать. Говорит: «Ты не допустишь, чтобы люстры горели зря!» Бывало, и телик оставлял, и суп на плите. Помогало, между прочим. И сегодня помогло. Я купил две пачки сигарет и рванул обратно. Иду довольный, нарочно поднимаю брызги из луж. Кругом пахнет весной. Как говорит мать, проталинами. Но всё забивает запах выхлопов. Где-то у нашего дома опять скопилась пробка.

Я дёрнул себя за рукава куртки. Вырос из неё. Надо в «Коньково» съездить, новую купить. На каждый день, подешевле. Да и джинсы тоже. Расту, куда денешься. И я радуюсь. Ведь боялся, что останусь карликом. Сейчас во мне уже метр пятьдесят. Скоро джинсы станут по колено.

С деньгами проблем тоже нет. А вот по магазинам терпеть не могу шляться. Да ещё мать нужно с собой брать. Одного она меня за крупными покупками не пускает. Говорит, не то возьму, а потом не обменяешь.

Высунув язык, я поймал на него снежинки. Вытер лоб кулаком и нащупал сигаретные пачки в кармане. Лифт оказался свободным, и я там покурил.

Стряхнул сапоги с ног на коврик у двери, снял куртку. Сигареты спрятал в свой стол, и только тут вспомнил про домашние задания. Но о противном думать не хотелось. Почему-то показалось, что батареи не греют. Проверил везде — нет, всё в порядке. Тогда чего же меня знобит-то? Почти никогда не хочу спать, а тут так и тянет в постель.

Хорошо, что с Вилькой не гулять, с моим миттельшнауцером. Олег выпросил его пожить. Глен, наша первая собака, околел. А я с ним вместе рос. Теперь на Ленинградке так пусто стало! Боксёра похоронили за городом — на даче Олегова друга Бориса Эммануиловича. Только Боб там теперь не живёт. Он продал дачу, квартиру на Пресне и уехал в Канаду.

Никогда раньше он не собирался эмигрировать. Но после девяносто третьего года не смог в России жить. Тогда у него первая семья погибла. В том числе и моя подружка — Юлька Добина. Он женился на сотруднице Олега, Жанне Максовне. Сначала у них мёртвый мальчик получился. После этого и Жанна захотела уехать. Ей отец вызов прислал. Уже в Канаде у них родилась дочка Дебора, Дебби — в память матери Бориса. Они над ней трясутся, не знаю как. Боятся, как бы чего не случилось. Ведь Жанне Максовне уже сорок лет. В случае чего, другого ребёнка вряд ли родит.