Во внешнеполитической концепции Гитлера место каждого государства зависело от того, как оно относилось к его планам в отношении России. Кто их поддерживал, считался другом и союзником, а кто мешал – становился врагом, даже если ему первоначально отводилась роль союзника. И, наконец, летом 1941 года режимы, обладавшие самыми мощными пропагандистскими аппаратами в мире, схватились в смертельном бою. Накануне вторжения Геббельс писал в дневнике: «Читаю подробную докладную о русско-большевистской пропаганде. С ней нам приходится не раз раскалывать твердый орешек. Ее же делают евреи. Я предусмотрительно поручаю подготовить генераторы помех широкого диапазона» (29).
Однако генераторы не помогли, и большевики давали Геббельсу мало поводов для радости. «Большевики не англичане – в подрывной пропаганде они кое-что смыслят… Положение с нашими передатчиками не из блестящих – Москва имеет более сильные радиостанции, чем мы» (30). Еще с августа 1941 года передачи новостей по общегерманскому радио начали вдруг прерываться неизвестным голосом, который периодически громко кричал: «Ложь! Все это неправда!» Затем следовали уничижительные комментарии к сообщению и поправки к сводкам командования вермахта. В такие минуты весь штат немецкого радио охватывала паника. Немцы спешно прекращали передачу новостей и запускали вместо них музыку. Но как только в музыкальных интервалах диктор пытался продолжить сообщение, снова звучал тот же голос и так же невозмутимо отпускал свои ядовитые замечания. Центральное радиовещание Германии волей-неволей прекращало передачи и просило слушателей переключиться на местные радиостанции (31).
Позднее русские научились имитировать голос Геббельса и даже Гитлера и передавали «их речи», которые на первых фразах звучали вполне достоверно, пока в них не появлялись откровенно пораженческие настроения. «Голос по радио из Москвы, вмешивающийся в наши передачи, все еще слышен… Постепенно это стало публичным скандалом. Все в Германии говорили об этом, публика начала видеть в этом нечто вроде спорта» (32).
И действительно, в распоряжении советских служб пропаганды находились специалисты, по своему профессиональному уровню и цинизму мало уступавшие сотрудникам Геббельса. «Фотограф Трахман (спецвоенкор ТАСС и Совинформбюро. –
Шедеврами пропагандистских кампаний стали трагические истории гибели Гастелло, Матросова, Космодемьянской, героев-панфиловцев. Правда, в спешке с панфиловцами случился конфуз: из перечисленных в советской прессе якобы погибших панфиловцев позднее живыми были обнаружены 8 человек. Один, не зная, что является Героем Советского Союза, сдался в плен и несколько лет служил в немецкой полиции (34).
Русские не останавливались даже перед разбрасыванием листовок непосредственно над столицей фашистской Германии. «Было установлено, и прежде всего по сброшенным листовкам, которые содержали речь Сталина к советскому народу, что здесь могли быть только советские самолеты… Материальный ущерб не так велик, как, вероятно, ущерб моральный», – 7 августа 1941 года констатировал Геббельс в своих записках (35).
Я привел эти многочисленные примеры для понимания того, что советская пропаганда не отсиживалась в окопах в самые тяжелые первые дни войны, хотя, в целом, инициатива все же оказалась на стороне нацистов. «Мы работаем теперь тремя секретными передатчиками на Россию. Первый передатчик – троцкистский, второй – сепаратистский и третий – националистический, русский. Все резко направлены против сталинского режима» (36). Возьмем, к примеру, радиостанцию «Старая гвардия». Выступая якобы от имени старых большевиков-ленинцев, эта радиостанция призывала в передаче 2 сентября 1941 года: «Вы должны быть вместе с нами, правительством, которое полностью выполняет ленинские заветы… Только в этом случае мы можем спасти наш Советский Союз и коммунистическую партию». Суть передачи сводилась к предложению, как и в 1918 году, пойти на подписание мира с Германией, и призыва к советским солдатам и офицерам: «Братайтесь с германскими частями!» (37)