Четвёртая власть Третьего Рейха. Нацистская пропаганда и её наследники

Можно сказать, что названия этих мест (Ораниенбург, Заксенхаузен, Бухенвальд и Дахау) упоминались с некоторым пренебрежением в культуре того времени. Существовала даже детская песенка: «Милый Боже, сделай меня послушным, чтобы мне не попасть в Дахау!» По всем внешним признакам дело в лагерях обстояло вполне благопристойно. Время от времени их посещали иностранные полицейские специалисты и представители других организаций, не находившие там никаких поводов для жалоб касательно жилищных условий, питания и медицинского обслуживания заключенных. Порою, в них проводили детские экскурсии, скажем, для учащихся школ Адольфа Гитлера: «Воспитанники увидели «образцовый порядок» – чистые бараки, полное отсутствие насилия. Одним словом, безобидный трудовой лагерь» (11). Зданиям в концлагерях давали бодрые, радостные названия типа «Счастливый соловей», «Розарий» и даже «Институт ингаляции и водолечения». В старых, если можно выразиться, «классических» лагерях имелись парки и теплицы, манежи для верховой езды, офицерские казино, животноводческие фермы, птицефермы и т. д. Ну и, конечно же, лагеря были радиофицированы, хотя нравоучения начинались уже от самых ворот. Вроде ставших нарицательными изречений на воротах Дахау («Труд делает свободным») или Бухенвальда («Справедливо или несправедливо – это моя родина»).

Но лишь немногие знали истинную функцию концлагерей. В феврале 1939 года немецкий наблюдатель предупреждал: «То, что турки сделали с армянами, более медленно и эффективно проделывают с евреями здесь» (12). Но не только евреев настигал ужас концлагеря. Между 1933 и 1945 годами сквозь застенки нацисты пропустили 1 миллион 600 тысяч немецких граждан. 40 тысяч из них было казнено по судебным приговорам и десятки тысяч – без приговоров. Свидетельства массового уничтожения людей можно отыскать в крошечных заметках на последних страницах газет: «Глава СС Гиммлер извещает, что Ганс Шмидт, немец (или Ладислав Котовски, поляк), убит при оказании сопротивления полиции» (13).

Подобная гласность также являлась частью психологической системы подавления и запугивания населения: «Термин «отправление в концентрационный лагерь» должен объявляться публично как «до следующего распоряжения»… В определенных случаях рейхсфюрер СС и начальник германской полиции распоряжаются дополнительно о применении телесных наказаний… Нет возражений против распространения слухов об этом усиленном наказании… для усиления сдерживающего эффекта» (14). Кроме того, политических обвиняемых часто приговаривали к принудительному заключению в психиатрическую клинику. Ну, нам, бывшим советским гражданам, сие не в новинку.

Охрана концлагерей в основном набиралась из фольксдойчей и добровольцев из-за пределов рейха, которые вступили в ваффен-СС, но оказались признаны негодными к активной службе. При массовых казнях в обязательном порядке должен был присутствовать врач, имея при себе кислородную подушку. Врачу вменялось в обязанность оказывать в случае необходимости первую помощь… эсэсовцам, которые подавали в газовые камеры «Циклон Б» и которые по неосторожности могли почувствовать себя плохо (15).

В 1937 году Министерство юстиции издало указ о том, что избиение арестованных в процессе следствия считается приемлемым в интересах дела, но такие избиения должны быть ограничены ягодицами и не должны превышать 25 ударов. Что-то вроде дозированного применения пыток в американской тюрьме Гуантанамо. Так сказать, закон справедлив, хотя и строг.

Подобное же извращенное чувство справедливости заставило Гиммлера за коррупцию и издевательства над заключенными вынести смертный приговор коменданту лагеря Бухенвальд Коху, несмотря на то, что он был штандартенфюрером СС и обладателем золотого партийного значка. «Любой, кто ставит себя вне рамок сообщества, причиняя ненужные страдания, должен быть безжалостно наказан», – сказал Гиммлер (16). Исходя из аналогичных соображений, он даже дал согласие на расстрел собственного племянника – убежденного гомосексуалиста.

Вообще, с 1933 по 1939 год число преступлений, караемых смертью, выросло с трех до более чем сорока, в том числе за похищение детей и использование ложных полицейских постов при ограблении водителей на престижных новых автобанах (17). Во время войны число казней возросло с 926 в 1940-м до 5336 в 1943 году, а начиная с 1941 года смертные приговоры могли быть вынесены мальчикам в возрасте 14–16 лет (18).

Тому, кто «именем народа» лишался жизни, государство демонстрировало себя в полной мощи и великолепии. Палач представал перед осужденным в визитке, трое его подручных – в черных костюмах. Присутствовавшие на официальной казни член Верховного апелляционного суда являлись в красной тоге, прокурор – в черной мантии, священник – в черной сутане, чиновники из Министерства юстиции – в зеленом сукне, тюремный врач – в белом халате, гости – в мундирах. Для гостей, между прочим, печатались специальные билеты, в которых особо указывалось, что «на месте казни немецкое приветствие не отдается» (19).