Четвёртая высота

— Да разве меня следовало?

— Выходит, что так.

В трубке щёлкнуло. Разговор был окончен. Гуля стояла у телефона взволнованная, растерянная.

Дверь распахнулась. В землянку вошла Люда.

— Что с тобой? — спросила она с тревогой. — Случилось что-нибудь?

— Нет…То есть да! Я орден получила!

Люда бросилась её обнимать.

— Я так и знала, так и знала! — твердила она.

— А вот мне и в голову не приходило, — задумчиво сказала Гуля. — Ужасно странно…

— Ничего странного! — рассердилась Люда. — Мало ты раненых на своих плечах перетаскала? Мало людей спасла? А сколько раз ходила в разведку? И ведь никто не посылал, по доброй воле…

— Нет, у меня сейчас воля злая, — возразила Гуля. — Только бы наступления дождаться!

Вечером Гулю и Люду позвали в блиндаж к Троянову. Кроме командиров здесь были и бойцы, награждённые орденами.

На дощатом столе, на земляных полочках было разложено всякое угощение: копчёная колбаса, конфеты, пряники — всё, что прислали к этому дню в ящичках и кульках из далёкого тыла. В больших жестяных банках желтел густой, тяжёлый мёд. Это Башкирия прислала подарок дивизии, сформированной на её земле.

Эшелон, гружённый подарками, прошёл сквозь пламя фронта и принёс взрослым людям радость — почти детскую. В блиндаже запахло чем-то домашним, уютным, вкусным.

— Праздником пахнет, — заметил кто-то.

Троянов разлил по стаканам и кружкам вино. Кадыр Хабибулин, который одновременно с Гулей был награждён орденом, торжественно взял в руки свой стакан.

— Разрешите сказать, товарищ старший лейтенант, — обратился он к Троянову.

— Говори, Хабибулин, говори.

— Не знаю, как сказать… — начал Кадыр задумчиво. — Когда я вот такой был, — он показал рукой на аршин от земли, — я одно слово от отца слышал. А мой отец от своего отца это слово слышал. Будто джигиты наши со своим командиром до Парижа дошли (такой город есть), когда Наполеона гнали. Вот хочу я выпить, чтобы наша дивизия до Берлина дошла!

— Есть такой город! Дойдём до него! — подтвердил Троянов.

И все дружно захлопали в ладоши.

С лёгкой руки Хабибулина все развеселились. Вина было немного, и поэтому чуть ли не каждый глоток вызывал новый тост. Пили за родных, разбросанных по далёким городам и сёлам, за товарищей на других фронтах, за города, в которых выросли или которые прошли с боем.

— Товарищи! — негромко обратился Алексей Топлин, командир артполка.

В блиндаже было шумно, но все услышали его и обернулись.

— Товарищи! — повторил Алексей Топлин. — Давайте выпьем за победу, которая уже не за горами, за то, чтобы эта война была последней на земле!

Разом сдвинулись, стукнувшись одна о другую, жестяные и алюминиевые кружки.

— Пейте до дна! — предложил кто-то. — Лучше Топлина всё равно никому не сказать!

— Погодите, — произнесла Гуля, — оставьте хоть по глотку. Это верно, что лучше нашего последнего тоста ничего не придумаешь. Поэтому я и не буду ничего говорить. Давайте молча, без слов, выпьем за тех наших товарищей, которые ещё вчера были с нами и которых больше нет.

— За Асю! — шёпотом сказала Люда.

— И за неё!

В блиндаже стало тихо. Но ненадолго. Дружный и грозный залп потряс воздух. Все станковые пулемёты, все автоматы и винтовки били по немецким окопам.

— Это наш салют большой победе! — заметил Троянов.

— Нет, тот будет громче! — ответила Гуля.

Боевой приказ

Части 214-й дивизии, стоявшие против излучины Дона, вместе со всей Донской армией ждали приказа о наступлении. Предстояло прорвать вражеские позиции, на укрепление которых противник затратил три месяца. Он создал здесь чрезвычайно сильную оборону. Иногда на глазах у наших войск гитлеровцы силой сгоняли со всех хуторов людей — стариков, женщин, заставляя их рыть траншеи. Стрелять наши не могли, ведь впереди были свои, советские люди!

Огромное количество вражеских траншей и окопов были прорыты настолько глубоко и широко, что в них помещались даже орудия и миномёты. И при этом устроены эти траншеи и окопы были с таким расчётом, чтобы вести из них перекрёстный огонь. А перед траншеями и окопами находились всевозможные препятствия: минные поля и бесконечные ряды колючей проволоки с набросанными на неё жестяными банками. Банки предназначались для того, чтобы тот, кто хоть слегка прикоснулся к проволоке, сразу выдал себя, подняв трезвон. На случай же прорыва обороны за всеми этими заграждениями громоздились баррикады — подбитые танки, башни, снятые с танков. Из этих подбитых танков и башен вели огонь автоматчики и снайперы.

Немало было и всевозможных неожиданных «сюрпризов», которые враг разбрасывал везде, где только мог: там и тут брошены были, словно их кто-то потерял здесь, велосипеды, чемоданы, патефоны. Казалось, что вещи эти, такие обыкновенные и мирные с виду, сами напрашивались, чтобы взять их в руки. Но каждая таила в себе смерть, каждая была заминирована.

Все до единого селения, все высоты связаны были между собой ходами сообщения и составляли единую и, казалось, совершенно неприступную оборону. Ключом этой обороны была высота 56,8.

И всё же нашим частям предстояло эту оборону прорвать во что бы то ни стало!