Четвёртый Рим

— Д…да, — я все ещё слишком ошарашена, чтобы одернуть его за «психов» и продолжаю впитывать в себя детали, которые сами бросаются в глаза — всякий живописный хлам, которым заполнены полки стеллажа: свернутые рулоны бумаги, деревянные бруски, обломки глины, горшочки, в которых застыло что-то неизвестное мне, баночки и пузырьки с налитым в них то ли маслом, то ли растворителем, пропитанные этими же жидкостями, небрежно скомканные какие-то рабочие куски ткани или тряпки. Я бы, конечно, сразу же убрала здесь все, разложила и рассортировала — и… одним махом угробила бы особенное настроение комнаты, сам воздух которой, с запахом древесины, тяжёлой металлической пряностью инструментов и еле слышными нотками табака, освобождает и раскрепощает.

Да, это лучшее, что я могла найти для своих занятий. И пусть оно совсем не такое, как я себе представляла. Планировать можно что угодно. Но когда происходит что-то особенное, то, чего ты раньше хотела, но не понимала, ещё не могла угадать, пелена с глаз спадает как тяжёлая драпировка, которой прикрыт ещё один таинственный предмет в дальнем углу Ромкиной комнаты. И все предыдущие планы теряют важность. Ты понимаешь — вот оно, то самое. Твоё.

— А где ты спишь? — проходя к стене у которой свалены ещё какие-то банки, балки и пара свернутых спальников, я никак не могу понять — неужели он ночует здесь прямо на полу? Почему-то такое спартанство совсем не вяжется у меня с Ромкой. Наоборот, в голову приходят какие-то странные фантазии насчёт культа Диониса, вакханалий и танцев до исступления… да, конечно же, только танцев… и бегущего по подбородку и груди вина, или хереса… в общем, чего-то безудержного, дикого.

— Ну, иногда можно и тут, на спальниках, если на пару часов, и влом работу сворачивать. А, вообще, Женьк, у меня для этого дела прямо место отдельное есть. Уверен, ты заценить.

Поинтереснее, чем эта мастерская? Сомневаюсь…

— Женька! Не тупи, я тут! — прихожу в себя от щелчка его пальцев прямо у меня под носом. — Ты чего? Олифы нанюхалась и тебя торкнуло?

Олифа? Да, конечно, это все она…

— Секретная дверь? — проходя следом за ним к дальней стене и глядя, как он ныряет за какой-то массивный предмет, скрытый драпировкой (кажется, это огромная голова — ура, наконец-то что-то традиционное в этой мастерской) я вижу небольшое углубление, в котором виднеется дверь — настолько маленькая и неприметная, что кажется, она ведёт в кладовку или в какую-то каморку.

Собственно, это она и есть — каморка, всё место в которой занимает кровать. Там больше ничего нет, совсем ничего. Не помещается даже тумбочка, и всякая мелочь навалена на подоконник небольшого полукруглого окна — и я понимаю, что это скруглённая часть стены-перехода к заднему крылу, где, как говорил Ромка, есть ещё какая-то сауна и даже маленький бассейн.

Эта комнатка выглядит так интимно — это даже не спальня, а какое-то очень личное Ромкино пространство, что мне хочется сделать шаг назад, вернуться в мастерскую. Но он, конечно, не даёт мне этой возможности.

— Оп-па! — тут же запрыгивая на кровать, Ромка приземляется на неё боком, а она, не ожидая такого вторжения, мученически гудит пружинами под ним. — Давай, Женьк, ко мне.

Меньше всего я хочу сидеть с ним сейчас на одной постели, но здесь больше ничего нет, ровным счётом ничего. Ни стульчика, ни даже маленькой табуретки. И поэтому присаживаюсь на самый краешек кровати с опаской, стараясь не думать, что происходило здесь до меня.

— Нет, так не пойдёт, — его рука тянет меня к себе, и я быстро забывая о смущении, начинаю кричать, что так он на мне всю одежду порвёт, на что Ромка тут же реагирует:

— Да по-любому, Женьк, порву. Я запомню, что это у тебя такая эротическая фантазия. Но не сейчас. Сейчас у меня тут… одна штука… — он откидывает одну из подушек, под которой обнаруживается новый склад мелочи, начатая упаковка жевачек и… мои щёки снова вспыхивают… целая лента презервативов, которую он небрежно отбрасывает, а она, сверкая на солнце фольгой, перекатывается ближе ко мне. Я от неё, естественно, тут же быстренько уползаю.

— Стоять! Я тебя не отпускал, — он опять хватает меня за майку, а я, замерев, боюсь даже шелохнуться. — Ты чего, презиков боишься? — перевешиваясь через меня, Ромка пытается дотянуться к дальней подушке, пока я, почти не дыша, смотрю, как его подвеска, которую он носит на шее, болтается прямо у меня перед глазами. Что там изображено? Коловрат? Солярный знак? Не уверена даже, что правильно его разглядела, потому что в сознании натурально все плывёт — он сам, его тепло и тело так близко, что подайся я чуть вперёд — и уткнусь в его шею или ямочку между ключиц прямо носом… или губами.