Четвёртый Рим

И я снова ничего помню, это какая-то чёрная дыра, в которую я погружаюсь в его присутствии. Глядя на его злое лицо, успеваю подумать только об одном — неужели он действительно меня целовал? Взгляд против воли скользит вниз, на его губы. Да, я знаю… Теперь я знаю, какие они — такие мягкие… и упругие одновременно. А ещё — горьковато-терпкие от табака, и при этом… сладкие… Фу, какое пошлое сравнение, но так и есть. Так и есть… Я точно это прочувствовала, окаменев и превратившись в статую там, на подоконнике, пока его язык раскрывал мои губы, проходясь по внутренним самым чувствительным уголкам, цеплял и дразнился с откровенной, развязной чувственностью — это всё я снова переживаю прямо сейчас, просто глядя на него.

И ощущаю только ещё большее отчаяние, потому что внутри снова как будто разворачивается бездна — и я боюсь, боюсь до ужаса, потому что стою на краю, и если сорвусь, то назад уже не выберусь, никогда.

— …. совсем дура! — его голос, как ушат холодный воды, выводит меня из состояния сомнамбулы, и я слышу, что он все ещё орет на меня — от души и не сдерживаясь.

И меня тоже прорывает в ответ.

— Это я, значит, дура? Сам ты… дурак! — надеюсь, наши разборки не слишком похожи на разборки двух детсадовцев с дракой совочками. — Я же просила! Я говорила — не надо!

— Что «не надо»? Что я такого сделал?!

— Да, сделал! Опять!

— Да что, блядь?!

— Твои дурацкие… дурацкие сценарии! — от злости, что он не понимает, я толкаю его в грудь с размаху, двумя руками. — Ты хочешь все испортить, потому что идёшь по накатанной, потому что тебе просто лень напрягаться, чтобы было по-другому! А я не хочу! Не хочу, попадать в твой идиотский круг событий, в котором меняются только люди, а итог всегда одинаковый!

— Женька… — теперь он говорит тише, но внимательно смотрит на меня, и его взгляд не обещает ничего хорошего. — Ты, вообще, о чем? Ты бредишь, да?

— Это ты… Это ты бредишь! Думаешь, я не знаю, что ты делаешь, что дальше будет?

— Да никто не знает, что дальше будет!

— А вот и нет! Я знаю! Это сейчас ты со мной такой милый и хороший, в гости зовёшь, помогать хочешь! Тебе интересно — приставать ко мне, играться… как с новой игрушкой!

— Что за…

— Не перебивай меня! — я снова отвешиваю ему удар в плечо, чувствуя дикий стыд — ну почему… почему я его все время бью, я же не дикая, я не бросаюсь на людей… — Слушай! Я не обвиняю тебя, Рома. Это просто закономерность такая… как с ребёнком! Ему покупают игрушку, а их у него и без того куча. И он хочет новую не потому, что она ему нужна, а потому что ему нужны новые впечатления. Да, ему кажется, что в этот раз всё будет по-другому, эта игрушка — точно классная и не такая. Так и есть… Первые два дня. А потом интерес уходит, остывает, понимаешь? Никто не виноват, никто не плохой, просто такой сценарий! И все, кто вписан в него — начинают играть свои роли! Кто-то становится игрушкой, которая интересна, пока новенькая! А кто-то — тем, кто играет, а потом быстро остывает! Потому что развитие событий идёт по накатанной. Всё привычно, игрушки меняются, а способ игры с ними — нет! Способ их получения — нет! Понимания своих потребностей — нет! И вот ты сейчас… Ты ведёшь себя со мной, как с этой самой игрушкой — приводишь домой, поишь хересом, потом попристаешь, пару раз мы переспим…

— Нет, больше! — самоуверенно заявляет он, и мне хочется ударить его снова. Из всего, что я сказала, его волнует только доказательство своих половых способностей?

— Ладно, окей, больше… — стараясь не дать злости снова затмить мне глаза, неохотно соглашаюсь я. — Но это не главное! Главное то, что, если сейчас всё пойдёт, как обычно, ты быстро перегоришь. Тебе больше не будет интересно! Просто поиграешь со мной, как с новенькой игрушкой — и забросишь. Ты не виноват! — делаю предупреждающий жест рукой в ответ на его желание возражать. — И я не виновата! Просто, если мы оба вовлечемся в этот круг… мы ничего не сможем сделать. Мы будем не хозяева себе, мы будем жертвы сценария, в который себя загнали! А я не хочу так. Не хочу, чтобы ты терял интерес, становится чужим… и равнодушным. Ты мне слишком… нравишься, я не хочу, чтобы так получилось! Не хочу потом думать, что ты козел, не сдержал свои обещания, поматросил и бросил, что ты мудак… А ты классный. Ты очень классный, Рома! И мне просто обидно, если это… то, что между нами… вот так взять и профукать. Потому что у тебя куча презиков под подушкой и тебе прям припекло их все использовать со мной!!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Тишина, которая повисает после этих слов, даёт мне надежду на то, что он услышал. После таких скоропалительных признаний, подогретых хересом, я даже не могу себя заставить смотреть ему в глаза. Я просто стою и пялюсь на стертые носки своих балеток, в надежде, что он понял меня. Хоть немного, но понял.

— Так я тебе нравлюсь, да?

Его голос какой-то слишком довольный. Когда постигают истину о ловушках сознания, в которые попадают люди, так не говорят.

— Женьк… На меня смотри. Я тебе нравлюсь?