Четвёртый Рим

Поэтому я пытаюсь отхватить себе хоть какие-то обязанности, чтобы не жить здесь на всем готовом — холодильник заполняет в основном Ромка, остальные добавляют продуктов по мере возможности. За чистотой следит Марина — не потому, что единственная девчонка (мне почему-то становится страшно за каждого, кто вздумал бы ее отправить на кухню только по этому признаку) а потому, что любит убираться.

— Меня от этого пропускает. Как паничка накроет, как я давай мыть всё, драить, и успокаиваюсь. Что скажешь, Женёк? Совсем плохо у меня с головой, или есть ещё шанс?

— И ничего не плохо. Как раз наоборот — очень нормальная реакция. Монотонная физическая работа разгружает мозг, особенно после сильных напрягов. А творчество — это очень сильная нагрузка, физически можно сравнить с копанием земли.

— О как! — довольно смеясь, Марина обращается к Ангеле, своей подружке, несколько раз повторившей мне, что ее зовут АнГела, а не Анжела, и что для неё это принципиально важно. — Надо об этом моей семейке рассказать, а то они уверены, что я дурью маюсь, и все, что могу из нормального — это убираться. А я нифига не маюсь! Я землю копаю, да, Жень?

Я согласно киваю, глядя как Марина в одной короткой маечке и мини-шортах (она вообще любит ходить по дому в минимуме одежды, это ещё одно, что роднит её с Ромкой) активно моет высокое французское окно на балконе второго этажа, успевая переругиваться с соседкой дома напротив, сетующей, что «ни стыда ни совести с этими голыми жопами, у себя в притоне хотите в чем хотите, а на балконе не смейте, тут же дети, вот позвоню хозяину, он вас всех, наркоманов, выселит!

— Да конечно, дети! — громко смеётся Марина, нарочно поворачиваясь задом к соседским окнам. — Детям пофиг на мою жопу, а вот мужику её точно не пофиг. Вон, пялится с первого этажа, пока жена тут разоряется. Приве-ет, извращенец! — дружелюбно машет она ему рукой. — Он же ещё и в бинокль за нашими окнами по вечерам подглядывает. Имей ввиду, Женёк, комната Костяна как раз на ту сторону выходит. Ну, только если ты от этого не кайфуешь — от подглядываний, имею ввиду. А то мало ли, я тебя предупреждаю, а ты об этом мечтаешь, тайно! — и она начинает исполнять что-то вроде стриптиза специально для извращенца и его жены, крик которой становится на пару нот выше, а мы все вместе хохочем над ситуацией и немного над собой.

Ангела в этот момент смотрит на подругу таким влюблённым взглядом, что я не могу дипломатично не отвести глаза — совсем как Маринка, когда Ромка начинает слишком уж чудить и дурачиться. Ангела, так же, как и я, переживает из-за отъезда предмета своей страсти — правда, Ромка уезжает на неделю, а Маринка в самом конце лета — минимум на девять месяцев, а, может, и навсегда. Ангела даже хочет снять ее комнату — чтобы никто больше не жил в комнате Марины, а вся атмосфера прошлого её девушки досталась ей одной.

Маринка ко всем этим сантиментам равнодушна и считает, что Ангела дурью мается, мало того — успевает в моменты её отсутствия бегать ночевать к Никитосу, третьему жителю этого удивительного дома.

О Никитосе я долгое время не могла узнать ничего определённого и слышала только: «Он работает».

Никита и впрямь был то ли самым усердным, то ли самым интровертным среди жильцов. Из своей комнаты выходил редко, по кухне или общим помещениям для отдыха перемешался с мрачно-отсутствующим видом, длинные чёрные волосы носил собранными в хвост, и вообще, походил на готического вампира со своей фирменной бледностью и высокими скулами.

— Вот не знаю… Не могу понять — он клёвый или стрёмный, — во время очередного утреннего перекура откровенничает со мной Маринка. — Но что-то в нем есть, да? Как думаешь? Или тебе Ромео совсем глаза застил, других вообще не замечаешь?

На мои новые попытки объяснить ей суть наших отношений, она только лениво отмахивается, и добавляет:

— Да-да, я поняла, каждый с ума по своему сходит. Кто я такая, чтобы осуждать? Ну, тогда это и на меня распространяется. Вот нафига мне этот Никитос? А не могу, как держит чем-то. Только по нему скучать буду.

— А как же… Ангела? — острожно спрашиваю я, вспоминая непритворно влюблённые глаза Марининой подруги.

— Ангела? Ангела клевая. Я ее от себя не отпущу. Вот съезжу, обустроюсь и вышлю вызов. Но это… это другое. Совсем другое, Женёк, понимаешь? Ты ж психолог, ты должна знать, как это бывает.

Именно эта маска «я ж психолог» помогает мне сохранять бесстрастность, когда однажды утром я нахожу всю честную компанию на кухне: Маринка сидит на коленях у Никиты, а Ангела, разместившись рядом на подоконнике, задумчиво курит в окно.

— П…привет, — я изо всех сил стараюсь делать вид, что ситуация для меня вполне штатная, и у себя в общаге я едва ли не каждое утро нахожу подобные тусовки в виде любовных треугольников, причём, кажется, без острых углов — Ангела, не выказывая ревнивой враждебности, медленно наклоняется вперёд и даёт затянуться Никитосу, пока Маринка расслабленно заплетает его длинные чёрные волосы в колосок.