Читаем Четыре дня Маарьи полностью

Мы были согласны, пусть подбросит. Залезли в зеленую конуру кузова, и там я предложила Стийне королевскую трапезу — зашморенную курицу в серебристой фольге.

Машина, видимо, возвращалась с какой-то увеселительной поездки: в кузове было несколько рядов скамеек из свежеоструганных досок, а в углах стояли пахучие березки с увядшей уже листвой.

 - Расскажи о соседях, — попросила Стийна.

 - Достаточно о них уже рассказывала, — отказалась я.



 Жизнь в нашей коммунальной квартире виделась Стийне забавной, мне же частенько бывало не до смеха.

 - Расскажи про Студента, — приставала Стийна с набитым ртом.

Студентом, вернее, Вечным студентом звали у нас в квартире Колька, пятидесятилетнего, заросшего щетиной дядьку, который круглый год носил серые ватные штаны и вечно околачивался на кухне. У него был и ватник, но Студент пользовался им лишь для приготовления пищи — закутывал в него свои кастрюльки, чтобы варево «дошло». Мне казалось, что все его варева несъедобны. Но он считал себя профессором кулинарии и постоянно поучал соседей, как готовить вкусную и здоровую пищу. Его лекции могли бы, пожалуй, свести слабонервных с ума. То, что до сих пор никто из жильцов квартиры не спятил, доказывало, что слабонервных в этой квартире не было. Кроме Колька, кухней пользовались еще Фельды — а у этого семейства нервы были стальные. Правда, мадам Фельд была довольно вспыльчивой особой, она-то и разбила тете Марии бровь сковородкой, когда тетя попыталась настоять на своем праве пользоваться одной из двух конфорок на газовой плите. Она не обращала ни малейшего внимания на кулинарные лекции Студента, основной едой в ее семье были вареные яйца и кипяченое молоко. Мадам Фельд имела мужа, двух детей и двух кошек. Ее муж по утрам издавал в ванной тирольские трели — возможно, когда-то в молодости он мечтал стать певцом. На нем неизменно была белая рубашка и галстук-бабочка, что выглядело чрезвычайно торжественно и контрастно рядом с его всегда неопрятно одетой супругой. Два бледных сына Фельдов были еще дошкольниками, они целыми днями оставались дома одни и развлекались главным образом тем, что дразнили кошек. Я всегда любила малышей и, поселившись у тети, раз-другой пыталась заговорить с ними, но мальчишки удирали к себе в комнату, словно боялись, что их укусят. А Фельдиха заявила тете: "Я запрещаю вашей племяннице травмировать моих детей!" Однако вскоре я и впрямь травмировала их — учила в комнате уроки и услыхала, что кто-то подкрался к нашей двери. Тихонько подойдя, я распахнула дверь… и набила мальчишкам шишки на лбу. Мадам Фельд потом негодовала: кому мешают ее дети, играющие в прятки! Тетя заставила меня извиниться, но я сделала это весьма небрежно — никогда раньше слыхом не слыхала, что играющие в прятки должны подглядывать в замочные скважины.

Тетя Мария побаивалась Студента. Он обвинял ее в расточительности ("И откуда вы загребаете такие деньги, чтоб столько тратить на продукты?"). Несколько раз тетя из-за Колька обожгла пальцы. Увидав, что она зажигает газ, он кричал: "Подождите, подождите!" — и бросался в свою комнату за папиросой, чтобы прикурить от той же спички. Потом он ввел важную рационализацию: стал на всякий случай носить папиросу за ухом.

И угораздило тетю Марию получить таких соседей. Ведь могла же быть у тети отдельная квартира. Я знала, что большинство ребят нашей школы живут в отдельных квартирах. Ну хотя бы та же Стийна. Только сестра и она. И никого больше.

Когда я однажды рассказала Стийне про Студента, мадам Фельд, ее супруга, мальчиков и кошек, она отреагировала по-своему:

 - Ах, ну чего там, ты только подумай, как тебе повезло с типами!

 - Ну да, — сказала я. — Наши соседи могут показаться забавными, когда видишь их мельком и они мельком видят тебя. А попробовала бы ты, каково жить с ними в одной квартире.

 - Что с того? — сказала Стийна. — Ах, как ты не понимаешь, это же готовые прототипы!

Сейчас, по дороге в Тарту, мне не хотелось и вспоминать о соседях.

Машина, подергиваясь, остановилась. Двадцать километров в сторону Рима мы проехали. Я направилась к кабине: мне казалось, что следовало дать водителю рубль, но Стийна удержала меня и громко крикнула: "Спасибо!" Грузовик тут же свернул с шоссе направо.

 - Ты считаешь, что платить не надо? — спросила я.

 - Это даже неприлично. Разве ты никогда раньше не ездила автостопом?

Ездила, и не раз, вместе с отцом мы часто ездили на попутных машинах в город или в сельсовет… Только отец называл это "на попутках" и всегда расплачивался с водителем.

Вокруг была пустынная местность, влево сворачивала дорога с глубокими колеями, которая кончалась у небольшого ельничка. Стийна смотрела на этот пейзаж, и выражение лица сделалось у нее каким-то странным.

 - А не зайти ли нам ко мне домой? — спросила она тихо.

 - К тебе домой? Ведь твой дом в городе!

 - Да, но отец и мать живут тут, поблизости.

 - Отец и мать! — Я была потрясена. — Так у тебя есть отец и мать?

Усмехнулась Стийна.

 - А как же!

 - Ну, конечно, пойдем, если они живут поблизости.

Перейти на страницу:

Похожие книги

И власти плен...
И власти плен...

Человек и Власть, или проще — испытание Властью. Главный вопрос — ты созидаешь образ Власти или модель Власти, до тебя существующая, пожирает твой образ, твою индивидуальность, твою любовь и делает тебя другим, надчеловеком. И ты уже живешь по законам тебе неведомым — в плену у Власти. Власть плодоносит, когда она бескорыстна в личностном преломлении. Тогда мы вправе сказать — чистота власти. Все это героям книги надлежит пережить, вознестись или принять кару, как, впрочем, и ответить на другой, не менее важный вопрос. Для чего вы пришли в эту жизнь? Брать или отдавать? Честность, любовь, доброта, обусловленные удобными обстоятельствами, есть, по сути, выгода, а не ваше предназначение, голос вашей совести, обыкновенный товар, который можно купить и продать. Об этом книга.

Олег Максимович Попцов

Советская классическая проза
Тихий Дон
Тихий Дон

Роман-эпопея Михаила Шолохова «Тихий Дон» — одно из наиболее значительных, масштабных и талантливых произведений русскоязычной литературы, принесших автору Нобелевскую премию. Действие романа происходит на фоне важнейших событий в истории России первой половины XX века — революции и Гражданской войны, поменявших не только древний уклад донского казачества, к которому принадлежит главный герой Григорий Мелехов, но и судьбу, и облик всей страны. В этом грандиозном произведении нашлось место чуть ли не для всего самого увлекательного, что может предложить читателю художественная литература: здесь и великие исторические реалии, и любовные интриги, и описания давно исчезнувших укладов жизни, многочисленные героические и трагические события, созданные с большой художественной силой и мастерством, тем более поразительными, что Михаилу Шолохову на момент создания первой части романа исполнилось чуть больше двадцати лет.

Михаил Александрович Шолохов

Советская классическая проза