Четыре дня с Ильей Муромцем

Выждав минут пятнадцать, я тоже спустился с дерева и тихонько, почти крадучись, пересек поляну и двинулся, как мне казалось, в прежнем направлении. В лесу очень важно идти по прямой. Тогда рано или поздно обязательно попадешь на дорогу или тропинку. Я ругал себя, что с самого начала плохо следил за направлением. Но кто же мог подумать, что заповедник окажется таким большим и совершенно запущенным? Теперь даже назад, к вертолету, я не смог бы вернуться. Куда идти? Как отсюда выбраться? Побоявшись медведицы, которая бродила где-то неподалеку, я не стал звать на помощь.

Время приближалось к двенадцати, в этом сумрачном страшном лесу трава и мох все еще были влажными от росы потому, что солнце почти не проникало под деревья. Брюки мои вымокли до колен, рубашка порвалась, весь я был в паутине, хвоинках и прочей лесной дряни, которая непрестанно сыпалась за ворот и липла к лицу. Я изо всех сил рвался из чащобы, а она словно нарочно не выпускала меня, цепляясь за одежду и волосы.

Наконец, почти через два часа, как я оставил на поляне свой «Зетик», мне повстречалась дорога. Но она была какая-то странная: шириной не больше двух метров и ни одного следа от резиновых шин! Даже от мотоцикла или велосипеда! Ездили тут только на лошадях. Между колеями тележных колес шла узенькая тропинка со следами от подков. На высоте нескольких метров кроны деревьев смыкались, и дорога шла как бы в зеленом туннеле. Странная дорога. Но я рад был и такой. Ведь куда-нибудь она все же должна меня вывести, может быть к конторе заповедника или на кордон лесника. Во всяком случае, я теперь хоть плутать не буду по этим Берендеевым чащам.

Но что стало с моим супермодным костюмом! Сшитые из настоящей, самой лучшей пестрядины типа «Славянка», брюки превратились в изжеванные узкие трубочки. Моя гордость — красные, из мягкой кожи сапожки «боярки», с короткими голенищами и острыми носками, размокли и потеряли форму. О белой рубашке из льна и говорить нечего: вся она была выпачкана зеленью листьев и раздавленными гусеницами.

Бр-р-р! Ну и видок же у меня! Прямо чучело огородное. И это я, интеллигент третьего поколения, первый в школе эстет Вольдемар Полосухин! Хорошо, что сейчас меня не видят ребята. Наверно, в обморок бы попадали.

Сняв рубашку и майку, я причесался, согнал с себя лесную мелочь и, вытряхнув как следует одежду, снова оделся. Не хватало еще энцефалитного клеща подхватить в этом нетронутом уголке природы!

Вдруг позади меня пропел рожок и послышался конский топот. Обернувшись, я увидел, что по дороге скачет всадник в заломленной красной шапке и с бычьим рогом в руке. Я едва успел отскочить. Огрев меня плетью и обдав запахом конского пота, этот обормот помчался дальше, весело дудя в свой дурацкий рожок.

За спиной у детины болтался круто изогнутый лук в чехле и колчан со стрелами. Слева от себя он держал в поводу запасную лошадь. Ага, понятно! В заповеднике идет съемка фильма на тему славянской старины. Но на каком основании актеры позволяют себе подобные хулиганские выходки?

Немного успокоившись, я снова пошел по дороге в том же направлении, куда ускакал всадник. Именно там, по всей видимости, должны быть киношники. Пройдя около километра, я пересек по бревенчатому настилу низинку и ручеек. Дорога стала подниматься вверх по холму, заросшему столетними соснами и сухим мелким вереском. Справа от нее пасся нерасседланный здоровенный битюг кофейного цвета. Недалеко от него, привалившись спиной к сосне, сидел не менее здоровенный дед в кольчуге. «Так и есть! — обрадовался я. — Вот и киношники!»

Артист, загримированный под Илью Муромца, вероятно, отдыхал в перерыве между съемками. Или вживался в образ среди этих вековых сосен.

— Здравствуйте! — сказал я, подходя поближе. Перед актером на разостланном полотенце лежала большая краюха хлеба, кусок шпика и несколько очищенных луковиц с зелеными перьями. Он смачно ел, макая надкусанную луковицу в кучу крупной серой соли.

— Здрав будь, отрок. Далеко ли путь держишь?

Широким большим ножом актер отрезал ломоть хлеба, настрогал на него небольшими кусочками сало и протянул мне. Хлеб был из муки грубого помола, но удивительно ароматный. И сало было с чесночком, домашней выделки. И вообще весь реквизит был настоящий. Никакой бутафории. Я потрогал лежавший на земле шлем с пиковкой, тяжелую шишастую булаву с ременной петлей на рукояти, красное толстое древко копья.

— А где остальные? — спросил я, жуя хлеб с салом.

— Кто?

— Ну, режиссер, оператор, ассистенты.

— Чегой-то? — удивленно переспросил актер. — Какие такие систенты?

«Во дает! — восхитился я мысленно, с уважением посмотрев на актера. — Не хочет из роли выходить. Вжился. Даже говорит по-старинному». Я поблагодарил «богатыря» за хлеб-соль и спросил, куда ведет эта дорога.

— Ежели в энту сторону, то на Муром, а ежели в ту, куда ты брел, то на Чернигов, — ответил мне артист, выплескивая остатки воды из берестяного ковшика. — Ну-кось, сбегай к ручью, принеси водицы напиться.