Четыре дня в начале года тигра

Он поселился в общежитии университета и там написал «Мужские песни», за которые и был исключен, а также поэму «Мир-и-ниса», которая принесла ему премию журнала «Фри пресс» в размере тысячи песо, позволивших ему уехать за границу.

Сейчас он говорит о «Мужских песнях»:

— Они очень мужские, очень сочные. Тогда во мне начинали бродить соки, и вот так они и проявились. С тех пор я верю в соки — я имею в виду не фруктовые.

К сожалению, в соки не верил тогдашний президент университета Хорхе Бокобо, который содрогнулся от следующих строк из «Мужских песен»:

Кокосовые орехи созрели,
Они, как соски дерева
(У женщины только два соска.
Много женских жизней
В кокосовой пальме).
Я поцелую кокосовый орех,
Потому что это —
 Сосок женщины.

Публикация «Мужских песен» в «Филиппинз хералд» и университетской газете «Колиджиэн» завершилась привлечением Вильи к суду и штрафу в семьдесят песо за непристойность. Его отчислили из университета. Он продолжал жить в общежитии; няня, нянчившая его ребенком, приходила прибрать комнату и постирать. Она сказала, что мать все время плачет по нем. Его убедили вернуться под отчий кров, но там он не задержался. Получив премию «Фри пресс», Вилья в 1929 году уехал в Америку.

Он обосновался в университете Нью-Мексико, редактировал там авангардистский журнал «Клэй», издал свою первую книгу «В назидание молодым». Она же стала и его прощанием с прозой: с тех пор он пишет только поэзию, однако из года в год неизменно прочитывает и оценивает всю прозу (а позднее и стихи), публикуемую на Филиппинах, так что проставленные им три звездочки — знак высшей пробы — стали заветной целью всех жаждущих успеха филиппинских писателей.

Он влюбился в не стоящую того женщину, и от нее у него сын по имени Роберт. Она неоднократно бросала его, однако он всякий раз снова ее принимал. Но однажды она ушла и не вернулась. Он ходил по улицам, искал ее, громко рыдал — прохожие оглядывались на него. Деньги вышли, отец ничего не высылал, потому что Вилья бросил учебу. Поэт работал мойщиком посуды, брался за все, что ни подвернется. Узнав, что он голодает, семья прислала денег на возвращение домой.

В 1937 году Вилья вернулся на родину. Вернулся он, по его словам, в надежде, что ему выделят долю наследства. Он хотел, чтобы всю собственность семьи разделили, его долю продали, а деньги отдали ему на руки. Но дон Симеон отказался продавать что бы то ни было. Прежние нелады между отцом и сыном усилились. Вилья старался держаться подальше от дома, уходил рано и возвращался только поесть и выспаться.

Большую часть времени он проводил у Мануэля и Лидии Аргильи, которые жили всего в нескольких кварталах от их дома. Былые друзья-писатели разбрелись по своим профессиям, и вокруг него собралось новое поколение: Арсельяна, Эстрелья, Альфон, Н. В. М. Гонсалес, Аргильи. Его современники почти все умолкли, но из Вильи бил фонтан красноречия — это уже был не тихий застенчивый юноша, но умудренный мужчина, познавший невзгоды и страдания. Он говорил и говорил без конца, дни и ночи напролет почтительно внимающим компаниям в доме Аргильи — говорил о своем сыне Роберте, о своих поэмах и картинах. Он говорил, что в Америке у него все стены комнаты увешаны картинами. «Когда я вижу свои картины, мне хочется опуститься перед ними на колени и молиться».

Он взял интервью — «классическое интервью», как он сам говорит, у Беби Кесон, дочери президента, и она попросила отца дать поэту работу. Дон Мануэль призвал Вилью и сказал: «Хотя твой отец сущий дьявол, работу я тебе дам». (Кесон и доктор Вилья были политическими противниками.) Вилью сунули в пресс-офис Малаканьянга. Ему часто приходилось засиживаться допоздна, однако отец, хотя у семейства Вилья было две машины, никогда не посылал их за ним в Малаканьянг. Поэту приходилось, кляня отца, шлепать по грязи по тогда еще не замощенной улице Мендиола до самой Аскаррага, где он садился в трамвай.

Стычки между отцом и сыном становились все ожесточеннее, и Аргильи обнаружили, что превратились в нечто вроде стены плача. То сын зайдет и начнет проклинать отца, то появится отец, чтобы доказывать свою правоту.

Дон Симеон говорил: «Что произошло с моим сыном? Странная личность. Жить здесь не хочет, хочет жить в Америке. С чего бы это, он что — американец? Он требует, чтобы я продал собственность, а я не могу этого сделать — я должен думать и о других детях. Почему бы ему не обосноваться здесь и не присматривать за всем нашим имуществом?»

Вилья понял, что от отца ждать нечего: не то что доли наследства — даже билета на проезд в Америку он не получит. Друзья — Аргильи, С. П. Лопес, Федерико Мангахас, Джон Сайлер — пустили шляпу по кругу и собрали ему на проезд. Пробыв два с половиной месяца на Филиппинах, Вилья снова уехал_г не сообщив об этом родным.