Четыре фрейлины двора Людовика XIV

— Как тебе угодно; я ничуть не желаю к тебе придираться. Я пойду, постараюсь вытащить из этого вертепа моих запоздавших друзей; а чтоб тебе в свою очередь доказать свою признательность, я также дам тебе хороший совет. Мне кажется, ты занимаешься на мостовой Парижа опасным и дурным ремеслом, перемени его, поверь мне, или ты, наверное, в один прекрасный день кончишь виселицей.

— Да, вы скоро решаете, ваше благородие, но здесь, на земле, делаешь то, что можешь, а не то что хочешь; я — хромой и, по тысячу и одной причине, я должен остаться хромым.

— Как хочешь; но я об этом сожалею… В тебе есть задатки.

— До свидания, ваше благородие.

— До свидания? — повторил молодой человек вопросительным голосом.

— Ба! почем знать, быть может, мы ещё раз встретимся.

— Стой, ты мне внушаешь желание… Вот, возьми за твои труды. — Он ему протянул золотую монету.

— Нет, благодарю… достаточно уже того, что вы мне дали… Я вас попрошу кое-что другое.

— Что такое?

— На вашем корабле находится маленький юнга? Жан Гольфа.

— А, мой любимец!.. Бедный малый, я его принял, когда его отец, негодяй, был сослан на каторгу в Тулон, где он, кажется, потонул в одной из переправ.

— Ну так, ваше благородие, продолжайте быть добрым к этому маленькому юнге… мы будем квиты… И ни одной живой душе не говорите о поднятом вами сейчас платке, даже вашим самым верным друзьям, г-дам Севинье и Ротелину, которые сейчас находятся там.

В ту минуту, когда молодой человек хотел схватить за руку этого странного нищего, чтоб принудить его, волею или неволею, объясниться точнее, шум отворившейся черной двери заставил его обернуть голову. Это возвращались Генрих и Шарль, очень удивлённые тем, что молодой моряк не находится с ними, а потому, сократив свой сеанс, они пошли осведомиться о нем.

— Что с тобой случилось? вскричали они, заметив его при лунном свете стоящим перед домом. — Не овладело ли вдруг тобой сомнение?

— Подождите, — сказал он, — подождите…

Прежде чем им отвечать, он хотел увериться в своем нищем, но последний исчез с проворством белки, унося свои костыли на плече.

— Клянусь честью, господа, — сказал он тогда, — невозможно, чтоб беседы, за которые вас заставили там платить очень дорого, были бы столь же интересны как те, которыми я пользовался тут задаром… Ах! я буду долго об этом помнить!..

И он осторожно уверился, что надушенный платок всё ещё лежал в его кармане.

Глава третья

Ремесло чёрта. — Что происходило в высшем свете. — Наследственный порошок и чудесная помада.

И трое друзей продолжали снова свой путь по тому направлению, по которому они пришли, решившись переночевать эту ночь в одной из гостиниц церкви св. Евстафия.

Кётлогон шел молчаливо, очень озабоченный.

— Ради Бога, мой дорогой, — вскричал Ротелин, — объясни нам, почему ты ушел украдкой из нашего общества и допустил нас одних войти в этот дьявольский вертеп, куда мы шли с единственной только целью, чтоб тебя посвятить, по твоему же желанию, всем редким достопримечательностям столицы?

— Я нисколько и не желаю утаивать от вас, господа, это и послужит извинением моей невольной неучтивости, — сказал молодой моряк, выведенный из своей задумчивости.

— Ты, может быть, встретил кого-нибудь?

— Если только это!.. Я имел целых две встречи.

— О! о!..

— Вы сами будете сейчас судить, заслуживали ли они моего внимания.

— Мы слушаем со вниманием, но, пожалуйста, ускорим шаги: я нахожу, что холод усиливается и ветер очень резок!..

— Ну, что же! закутаемся в наши плащи.

— Позволь, нельзя нам очень-то закутываться; если пускаешься в ночную прогулку в нашем дорогом Париже, то благоразумно постоянно держать руку у рапиры, чтоб не позволить застать себя врасплох…, Человек, слишком хорошо закутанный, всегда находится в опасности.

— Ты не имеешь ещё понятия о дерзости и о всех проделках нищенства и их товарищей — ночных воров и грабителей. На вас нападут, окружат, вас похитят, унесут вас в один миг и на другое утро, если вас не вытащут утонувшим в реке, то вас поднимут полу- или совершенно мертвым в глуши одного из предместий, лежащим между двумя заборами, точно издохшую собаку, всего обобранного, даже без нижнего платья.

— Если в этом только и заключаются все чудеса вашей просвещенности, — сказал Ален, улыбаясь, то я более, чем когда либо, предпочитаю мой корабль в море. По крайней мере имеешь удовольствие драться с морскими разбойниками пушкой или топором.

— Да, конечно, но также и неприятно, имея хорошую шпагу под рукою, прогуливаться в этих живописных кварталах, дуть грабителей, осмеливающихся вас останавливать и даже подирать уши полицейским и караульным, если они на вас косо посмотрят.

— Это княжеское удовольствие… Кстати, мой милый Ален, — прибавил Севинье, — я имел несколько раз случай наслаждаться ими со старшим братом короля. Так продолжай, пожалуйста, твой рассказ.

— Рассказ этот один из самых успокоительных, господа, и самых чудесных. Вы можете завернуться свободно в ваши плащи. Никто вас не обидит: мое присутствие вас охранит.