Четыре года

Секретарь партийного комитета рекомендовал директору, настаивал, требовал передать расследование более компетентным органам, умеющим вырывать признания не только из упорных и закоренелых врагов советской власти, но даже из мумий фараонов. А то, что в этой диверсии явно видна преступная рука врагов советской власти, у него лично, у человека с развитым коммунистическим чутьем, нет ни малейшего сомнения. Да, это явная диверсия. Международный сионизм таким образом пытался подорвать научную базу самого передового в мире сельского хозяйства. Этот Рейнман, этот чистюля, который предусмотрительно обезопасил себя, отказавшись от Пончика, действовал как сионистский агент. Ясно, это его проделка.

Нетерпеливым движением руки директор прервал гневно-идеологический поток, хлещущий из партийного секретаря.

– Ерунда. Никаких органов и никаких сионистов. Лучшее, что можно предпринять, дать скандалу потихоньку утихнуть. Это наше внутреннее дело, не подлежащее огласке. Разберемся. Все постепенно утихает.

Директор был прав. Действительно, все постепенно утихает. В течение ближайших девяти месяцев тихо, без конвульсий институт очищался от взбунтовавшихся Пончиков. Некоторые уволились по собственному желанию. Некоторых пришлось впихнуть в университет. Уменьшилось количество наиболее смешливых аспирантов, лаборантов и младших научных сотрудников. Взамен на работу приняли более обстоятельных, интересовавшихся химией, а не всякими историями. Историями в институте.

Но даже история, правда, не институтская, а коммунистической партии, послужила делу успокоения страстей. Директор не стал выяснять, как умиротворились другие жены. Он был рад тому, что в его семье установился покой.

Супруга узнала, что даже Карлуша, когда от недоедания умирали его дети, ездил из Лондона в парижские бордели излечивать душевную тоску. К тому же ездил он на деньги своего дружка Фридриха. Была в этом высочайшая мораль, так как Фридрих наживал деньги, капиталистически эксплуатируя обездоленных трудящихся, против чего Карлуша протестовал вместе со своим эксплуатировавшим дружком. Какой-то акт социальной справедливости был и в том, что некоторая часть этих грязных фридриховых денег, нажитых эксплуатацией, доставалась несчастным обездоленным трудящимся – парижским проституткам. А еще доставались им деньги Карлушиных родственников, голландских раввинов, которых он лично глубоко презирал, как и вообще всех евреев. Супруга директора упорно пыталась, но никак не могла понять, зачем Карлуше понадобились бордели, если его жена, Жени, была одной из красивейших женщин Европы, да еще аристократкой из рода фон-Вестфаленов. А Вовочка? Он-то ведь, проказник, тоже, оказалось, спал не только со своей Надюшей. Может быть и в нем проявилось все то же порочное еврейское начало? Но ведь ее пердун стопроцентный русский. В нем-то откуда элементы порока?

Увы, даже гениальная марксистко-ленинская философия не давала ответов на некоторые животрепещущие вопросы. Но, простив основоположников, профессор была вынуждена простить и своего супруга.

На многих академиков история с Пончиками и их неожиданным восстанием в НИИХУЯ, то бишь, в НИИЯХУ, оказала настолько сильное впечатление, что на следующей сессии почти без вмешательства дружков из ЦК директор был избран в Академию наук.

1973 г. – 1986 г.

СЕМЕЙНАЯ ССОРА

Лопнуть можно было от злости. Столько усилий. Столько времени. Уговаривать. Уламывать. Наконец победить. Почти победить. Она впервые согласилась приехать на подмосковную дачу. Сегодня вечером. И вдруг – на тебе! Внезапно надо лететь. Именно сегодня вечером. И даже нет возможности предупредить ее. Лопнуть можно от злости.

А тут еще лети обычным рейсовым самолетом. При Сталине такое и в голову никому не могло бы прийти. При Сталине, правда, еще не летали на турбореактивных самолетах. Рейс даже "Ил-14" стоил намного дешевле. Но кто вообще считал деньги?

При Сталине!.. При Сталине не было бы необходимости в таком полете. Раз-два и все бы окончили. Организаторам – "вышка", остальных – лет на пятнадцать на великие стройки коммунизма. Он-то хорошо знаком с этой системой. Сразу же после окончания института, молодой инженер, он стал капитаном МГБ на строительстве Волго-Донского канала. Там и началась его головокружительная карьера.

И вот сейчас она под угрозой. Не важно, что никто его не предупредил об этом.

Невероятно обостренное чувство опасности помогало ему, извиваясь доползти до вершины. А сейчас, на вершине, как изовьешься? Ситуация!

Несколько часов назад Сам внезапно вызвал его к себе. Крики, матюги и прочие атрибуты власти – к этому он привык, пока стал союзным министром. Не то обидно, что союзного министра сейчас отчитали как мальчишку. Обидно другое.