Четыре года в Сибири

- Я наверняка мог бы быть полезен вам, вероятно, даже очень полезен, этого нельзя знать... Его голос дрожит. – Я обещаю и клянусь всеми святыми, что больше не буду делать обыск у вас.

- И я должен поверить вам? Вам?

Я подхожу к нему и достаю деньги из кармана.

- Я принципиально не ссужаю деньги, но я хочу подарить их вам. Я не хочу ничего получить назад от вас, понимаете?

Я кладу деньги на сундук, который заменяет стол в моей квартире. Игнатьев всеми пальцами проводит по волосам и таращится на деньги, как будто хочет их проглотить. Медленно, очень медленно я выписываю расписку.

- Так. Сколько вы хотите иметь? – спрашиваю я тогда.

- Сто рублей! Рука писаря с грязными ногтями уже твердо цепляется за купюру.

- Постойте! Его рука испуганно отпрянула. – Я вовсе не думал дарить вам так много денег... Исключено.

- Тогда дайте мне пятьдесят рублей.

- Но, Игнатьев, это – это же больше вашего месячного жалования. А ваш карточный долг, 196 рублей?

- Да... нет..., но... Его голос становится хриплым. Он жаждет денег. На купюрах лежит мой кулак.

- Я дам Вам двадцать пять рублей.

- Да! Дайте, дайте мне денег! – теперь он визжит.

- Сначала подпись, затем деньги.

Не глядя на расписку, его дрожащая рука летит над бумагой.

Он подписал смертный приговор!

Он выбегает на широкую грязную улицу и исчезает в темноте.

На следующий день мой хозяин говорит мне с досадой:

- Барин, вы мне не поверите, сегодня Игнатьев выплатил мне часть своего долга. Он был совершенно пьян. Хотел бы я знать, что за идиот снова ссудил ему деньги. Я с удовольствием задушил бы этого типа своими собственными руками!

- Спокойно предоставьте это мне, – отвечаю я и оставляю мужчину озадаченным.

Когда я позже захожу в лавку братьев Исламкуловых, мне навстречу с радостью выбегает Фаиме.

- Петр! Представь себе, Мохаммед прислал телеграмму, он прибыл в Петербург и говорил с Ахмедом. Вот, читай сам.

Я сгибаюсь над ее руками и целую их. Потом я читаю телеграмму, о дословном тексте которой мы договорились заранее.

- Я, к сожалению, вынужден помешать вам..., некоторое время позже звучит за нашей спиной хриплый голос.

Я оборачиваюсь. Передо мной стоит Игнатьев, мы не услышали, как он вошел.

- Я должен поговорить с вами.

- Пожалуйста.

- Не здесь, снаружи.

- Проходите вперед. – Извините меня, пожалуйста, Фаиме.

Мы выходим из магазина. Солнце сияет. Игнатьев долго вытирает ладонью пот со лба. Он очень возбужден.

- Я же подписал вам долговое обязательство на двадцать пять рублей, – говорит он вполголоса.

- Нет, вы этого не делали, – невежливо отвечаю я.

- Вы что, думаете, я был пьян? Я точно это знаю.

- Если вы сами не знаете, что подписываете, тогда вам лучше всего было бы сразу уйти на пенсию.

- Это вас не касается! Я хочу знать, что я подписал! Я должен знать это! – Вы меня... – Он останавливается, мой взгляд предостерегает его.

- Пожалуйста, покажите мне, все же, мою долговую расписку, я вас прошу, – произносит он примирительно.

- Вы не подписывали долговую расписку. Вы только подтвердили, что получили от меня двадцать пять рублей в подарок.

- Да, но это же бессмысленно! Зачем вам было нужно подтверждение этого? Если что-то дарят, то расписка ведь не нужна?

- Верно, она не нужна, но как раз в этом случае я хотел получить ее.

- И что вы намереваетесь сделать с моей подписью? Глаза Игнатьева напряжено ищут ответ на моем лице. – Если я верну вам деньги, вы тогда вернете мне эту проклятую расписку?

- Вы же сами говорите, что она бесполезна.

- Вы вовсе не знаете, что означает проклятая бумага для меня. Вы совсем не понимаете этого!

- Правда? А что, если я, все же, понимаю...?

Невыразимая ненависть вспыхивает в глазах мужчины. Он стоит согнувшись. Он хочет вцепиться мне в горло.

-Петр!

Я разворачиваюсь и иду.

- Этот мужчина был похож на шайтана. Я испугалась за тебя! – Фаиме хватает мою руку.

- Вот, второй смертный приговор для этого черта! Я кладу роковую расписку на прилавок. Фаиме снова и снова перечитывает ее, потом отдает своему брату. Оба очень взволнованы.

- Действительно! – шепчет Али.

- Сохраните, пожалуйста, эту расписку тоже у себя. У меня она не в безопасности.

Когда я потом пришел домой, то по перерытой кровати и сундукам понял, что Игнатьев снова все обыскал у меня.

Вот что значило его обещание, клятва всеми святыми!

Тем же самым вечером я с Фаиме снова был на краю «зоны свободы». Я расстелил свое пальто, тоже купленное у Исламкуловых, на земле. Уткнувшись головой в колени Фаиме, я лежал там. Мы беседовали шепотом, как будто чтобы никто не мог подслушать нас.

Вдали лежало Никитино. Первые слабые огни керосиновых ламп вспыхивали за окнами хижин. Воздух был теплым, и постепенно все темнело и стихало. Где-то выла собака, потом другая залаяла, звучали протяжные голоса, калитка скрипела. Потом все звуки умолкли.