Четыре года в Сибири

Поступил приказ из Омска – начинался суд над Игнатьевым, и мне нужно было лично свидетельствовать перед судом.

- Завтра, Фаиме, мы с самого утра поедем в Омск.

- Но, Петр, нам же сначала нужно подготовиться, взять с собой еду и питье, так быстро это не делается.

- Ну, хорошо, возьми немного, мы наверняка не умрем по дороге с голоду.

- Но, а что же мне брать? Я совсем не знаю, что делать во время путешествия? Все же, это такая дальняя поездка!

- Не бери с собой ничего, дитя моя, только ту одежду, которая как раз на тебе, некоторые из моих вещей и наши предметы туалета.

На следующее утро, в шесть часов, тройка стояла перед домом. Маленькие косматые сибирские лошадки были запряжены в тарантас. Для нас, европейцев, эта повозка показалась бы странной. 4 совершенно одинаковых колеса высотой примерно один метр, соединены осями. От передней к задней оси протянуты шесты длиной примерно три метра. На этих продольных балках укреплена в середине большая, продолговатая корзина, которая наполняется сеном. Там садятся пассажиры. За корзиной, на балках, крепится багаж. Подвеска, если у такой повозки вообще можно говорить о подвеске, представлена лишь в виде этих длинных шестов, которые ведут от одной оси к другой. После нескольких часов поездки по повсюду одинаково плохим дорогам чувствуешь себя как после колесования. На очень примитивных козлах сидит ямщик [кучер]. Ему почти не нужно управлять маленькими лошадками, так как они бегут рысью сами по себе, неутомимо, всегда в том же самом темпе вдоль бесконечной дороги.

Проводить нас собрались братья Исламкуловы, повариха Наташа, горничная Ольга, мой хозяин, его жена и еще несколько любопытных соседей.

- Ээээй...! – зазвучал ободряющий призыв ямщика, лошади тронулись, рукопожатия и кивки, и проворной рысью мы двинулись к городку. За тройкой верхом ехали два вооруженных солдата, мое сопровождение. Унтер-офицер Лопатин и его двоюродный брат Кузьмичев.

Через несколько часов неутомимой езды мы сделали первый привал. На перекрестке стояла маленькая часовня, в ней были иконы. Мужчины крестились.

- Там, где дороги пересекаются, они образуют крест, – объяснил нам ямщик, – и в этих местах отдыхали путники и паломники, которые идут в Святую землю. Для нас, всех остальных, этот крест – это бессмертный символ вечной милости Божьей.

Мужчины сняли свои толстые шапки, которые они носили и летом, низко кланялись и крестились, касаясь лба, груди, правого и левого плеча тремя первыми пальцами, широкими, спокойными движениями.

- Боже Всемогущий Бог, спаси и сохрани нас.

Пока как лошадки улеглись на опушке леса, жевали траву и мох, мы все немного перекусили.

Вокруг нас стояла молчаливая тайга.

К вечеру мы прибыли в деревню Закоулок, там нам предстояло заночевать. На краю деревушки, бодро и весело журча, бежала маленькая река; вода в ней была прозрачна как кристалл.

Немногие жители выбежали к нам навстречу и глазели на нас с открытыми ртами. В их глазах отчетливо стоял страх, когда они видели вооруженных солдат.

Фаиме и я размяли затекшие члены и пошли в гостиницу.

Крохотная комнатка с обязательным «красным углом», примитивные деревянные скамьи и столы; где-то жужжал вечный самовар.

- Барин может спать со своей женой в моей двуспальной кровати, – заметил маленький, бородатый хозяин.

- Нет, мой дорогой, этого я не хочу. Я лучше буду спать с женой у тебя на сеновале. Там лучше всего спится.

Мужчина растерянно стоял, удивившись, что я отклонил его предложение, означавшее самую большую честь, которую хозяин только может оказать своему гостю. Я мог только улыбнуться, я точно знал, с каким небесным наслаждением Фаиме и меня атаковали бы мои любимые клопы.

- Но приготовь нам пока что-то поесть, из всего, что у тебя есть. Солдаты и ямщик тоже будут много есть, у нас волчий аппетит.

Между тем я надел мой купальный костюм и с удовольствием плавал в речушке.

- Барин, – сказал солдат, – но вы не заплывайте слишком уж далеко, Иван Иванович дал мне такой строгий приказ, что я запомню его до своей смерти.

- Хорошо, хорошо, Лопатин, я не удеру от тебя. Или ты думаешь, я оставлю в одиночестве мою жену, такую красивую, хорошую женщину? – Нет, я так не думаю, – ответил обрадовано Лопатин и покосился на смеющуюся Фаиме, – но, все же, Иван Иванович так говорил.

До захода солнца я сидел с Фаиме на резвой маленькой речушке, мы говорили друг другу вечерние, прекрасные слова. Солдаты не оставляли меня из виду; их руки, казалось, приросли к заряженной винтовке с примкнутым штыком.

Ночной привал на сеновале был наполнен воздухом и мягок. Отдельные голоса доносились к нам снизу, потом они умолкли. Сонно каркали где-то журавли, собака печально выла вдали, у двери амбара бродил туда-сюда заспанный часовой. Наконец, и Фаиме закрыла глаза, улыбка, и она уснула.

Первые солнечные лучи нового утра разбудили меня. Обнажившись до пояса, я умывался перед «Гранд Отелем». Хозяин собственноручно поливал мне из деревянного чана воду на руки. К тщательному бритью и умыванию он, очевидно, относился без большого понимания.