Четыре года в Сибири

Едва я был готов, как разбудил Фаиме. Еще совсем спросонья, она счастливо улыбалась мне. Она делала это каждое утро, был ли снаружи солнечный свет или дождь.

Быстро позавтракали, взяли с собой новые запасы, заплатили хорошие чаевые хозяину, и поездка продолжается. Издалека я вижу, как мой владелец гостиницы вздыхает облегчено: вооруженные солдаты и я, мы были, однако, для него действительно зловещими людьми.

К вечеру третьего дня мы добрались, наконец, до железнодорожной станции.

Маленькое здание из едва ли выстроганных стволов, большое количество изб вокруг, пара колодцев, любопытные люди с открытыми ртами. Здесь начало и конец культуры. Здесь есть внушающие уважение часы, и по ним ориентируются люди и поезда. Они – первая и последняя точка опоры, все прочее вневременно. Большими буквами на белой, сильно заржавевшей вывеске над входной дверью вокзала написано «Ивдель».

На пути готовый к отъезду локомотив, за ним ждут немногочисленные вагоны. Там, где путь прекращается, сразу за ним стоит лес. Это действительно конечная станция. Я уже видел ее, когда был еще заключенным и меня здесь принимал Лопатин.

Железнодорожник услужливо провожает нас в купе первого класса. Плотно за нами следует толпа, пробираясь дальше и стараясь занять места у окна. Часовой сразу становится перед дверью, и, не проходит и нескольких часов, как звучит троекратный звонок, потом гудок машиниста, и кажущееся здесь странным достижение далекой культуры, постепенно пыхтя, приходит в движение.

Час за часом едет поезд. Лес, лес, везде никогда не кончающийся девственный лес.

«Европа – Азия». Обветрившаяся табличка в сердце дикого Урала отвечает мне на приветствие. Я отгоняю мрачные мысли о прошлом. Как ребенок я ищу убежища у Фаиме.

Через полтора дня мы в Перми, здесь мы пересаживаемся на Транссибирскую железную дорогу, и потом опять едем на восток, назад через Урал; еще через два дня мы прибыли в Омск. С вокзала меня ведут в отель. Мы маршируем по городу.

Облик этого города типичен для городов, испытавших очень быстрый подъем. Рядом с высокими массивными, современными домами стоят старые, маленькие, уже ветхие хижины. Оживленное движение только на немногих главных улицах, а немного в стороне пустыня, бедность, упадок.

Как только мы добрались до гостиницы, как меня позвали к телефону. Я безотлагательно должен прибыть на допрос.

Я вхожу во вместительный зал судебного заседания, за мной, как две тени, оба вооруженных конвоира. Их просят выйти из зала. Зачитывается протокол уже состоявшихся заседаний, начинается мой допрос. Глаза прокурора и заместителей градоначальника с любопытством, интересом и строгостью поворачиваются ко мне. Военный трибунал приводит меня к присяге. Однако выясняется, что я, как немец во вражеской стране, по военным законам нахожусь по своему статусу вне каких-либо прав и уставов. Потому моя клятва недействительна. Воцарилось всеобщее смущение.

Я должен предъявить роковую расписку на 25 рублей. и подтверждение карточного долга в размере 196 рублей. Они передаются из рук в руки и снова возвращаются к прокурору.

- Почему вы дали Игнатьеву деньги? – спрашивает он коротко и резко.

- Потому что он попросил об этом. Ему нигде больше не давали кредит, на него должны были подать в суд за его долги, и он не видел никакого другого выхода.

- Обещал ли он вам за это поблажки?

- Да, он обещал никогда больше не устраивать обыск в моей квартире, он клялся мне в этом и обещал, что всегда будет к моим услугам.

- Были ли у вас вследствие этого какие-нибудь преимущества?

- Нет, наоборот, Игнатьев после этого снова обшарил мою квартиру, да, он даже вскоре после этого пытался меня застрелить, чтобы избавиться от меня и тем самым, пожалуй, всего обличающего его.

- Есть ли у вас свидетели этой попытки покушения?

- Да. А вот тут есть от зацепившей пули. Все склоняются над моей рукой.

Вызывают Лопатина, приводят к присяге и опрашивают о деле, причем прокурор определенно обращает его внимание на значение данной клятвы.

- Расписывались ли вы за сто рублей, которые были приложены к делу заключенного Крёгера? Когда и где это было?

- При принятии заключенного и его дела, которые конвой вручил мне в закрытой сумке на железнодорожной станции Ивдель. Я, правда, не видел эти сто рублей, но видел обыкновенный запечатанный конверт, на котором было точно указано его содержимое. Я не был уполномочен открывать официально запечатанное дело.

- Есть ли у вас свидетели этого?

- Солдат Кузьмичев присутствовал там.

Палец прокурора скользит по строкам и останавливается, пожалуй, на указанном там имени, затем задает следующий вопрос: – Вы при этом не заметили ничего необычного, может быть, какую-то незначительную мелочь?