Четыре грани финала (СИ)

Получается, Тома становится абсолютно бесполезен, причём не только для меня. И с позиций хоть какого-то героя скатывается мгновенно. Но сам он этого не понимает, и как прикажете объяснить?

Дамблдор зашёл внутрь кабинета, на этот раз в сопровождении Югоруса. Но не успел произнести не слова — я раньше шагнула к нему и сказала:

— Профессор Дамблдор, я хотела бы поговорить с вами наедине.

Несколько секунд он смотрел на меня, а затем повернулся к остальным и спокойно произнёс:

— Профессор Лужж, Профессор МакГонагалл, профессор Цукуёми, мистер Камидзе, я попросил бы вас ненадолго выйти.

Никто из них не стал возмущаться, и вскоре мы остались вдвоём. Дамблдор прошёл за стол и кивком указал мне сесть.

И вот я на месте, где часто сидел Гарри Поттер. Точно так же смотрю на множество серебряных приборов непонятного назначения за спиной Дамблдора… гм, а феникса Фоукса нет. Хотя его жёрдочка в наличии.

— Слушаю вас, мисс Сатен, — произнёс Дамблдор, и я набралась смелости.

Была не была.

— Я знаю о том, что вся ярмарка была фикцией для привлечения внимания, — я смотрела прямо в глаза Дамблдору. Голубые глаза, скрытые холодным стеклом небольших очков. — Я знаю, что моё участие было спланировано заранее. Я знаю, что я нечто важное, может быть даже крестраж Волдеморта, и сегодня Пожиратели пытались похитить это нечто с помощью Трубы. И я хочу помочь вам, помочь тем, кто хочет расправиться со всеми угрозами этого мира, и хочу жить обычной спокойной жизнью. Вы можете прочитать мои мысли и убедиться, что я не лгу, — я даже коснулась своего виска. — У меня нет сил, трюков и желания скрывать их. Так что перестаньте мной манипулировать, перестаньте держать в неведении и просто скажите прямо, что делать.

Несколько секунд Дамблдор молчал. А затем очень тихо ответил:

— Почему вы думаете, что прямое указание будет куда лучше непрямой манипуляции?

— Потому что я сделаю ровно то, что нужно, не преподнесу сюрпризов, — слегка растерялась я, а Дамблдор тем же тихим тоном продолжил:

— Почему вы решили, что сможете сделать то, что нужно? Что если мы попросим вас убить определённого человека или переспать с определённым человеком? Вы тогда откажетесь, и вас не уговорить никакими словами. А через манипуляцию вы будете обвинять себя, но всё равно сделаете это — потому что будет слишком поздно и больно поступить иначе.

Это не тон Дамблдора. Совершенно не то, что я ожидала от него услышать, и потому даже не знала, как реагировать. А он продолжал:

— Вы правы, что многое здесь было спланировано, а вами манипулируют. Но отнюдь не потому, что нам этого хочется. Тому миру, в котором мы сейчас находимся, угрожает очень серьёзная опасность. И для её устранения нам приходится делать вещи, что со стороны кажутся нелепыми и лишёнными логики, но на деле жизненно необходимыми для успеха.

— Что за опас…

— Вы не обязаны это знать до определённого момента, — голос Дамблдора обжигал холодом равнодушия. — Всё само придёт к вам, и ваша задача — сидеть на месте и делать то, что необходимо для, как вы сказали, «жить обычной спокойной жизнью». Можете вообразить себя солдатом или тайным агентом спецслужб, чтобы было веселее, но прекращайте думать, что вы получите чёткие приказы и выполните их. Вы ничего не получите.

Я аж рот раскрыла, в голове вертелись остатки мыслей. Ожидала нормального, душевного, тёплого разговора, а это…

Это приводило в ярость.

Я не просила отправлять меня сюда, в этот мир!

Я не просила оказаться исковерканной частью чужой личности!

Я не просила! Ничего! Из этого!

Стул аж отлетел с грохотом — настолько быстро я вскочила и уставилась на Дамблдора. Сердце застучало, в голове засияло злостью, руки затряслись — но когда я попыталась выпалить ответ, то поняла, что не могу открыть рот.

Губы попросту не слушались, сомкнулись и отказались подчиняться.

— Скажи-ка, Сатен Рюко, — Дамблдор нисколько не изменил тон. — Что такое равнодушие?

Я уставилась на него, не понимая, как он думает получить ответ, и ярость внутри начала закипать.

— Равнодушие — это когда тебе плевать, что происходит с окружающими, — однако он ответил сам себе. — Когда они могут страдать, погибать и разрушаться, но ты лишь пройдёшь мимо, бесконечно самооправдываясь. А ещё равнодушие — это когда ты хочешь что-то заполучить, и не стесняешься в средствах. Настолько, что люди будут так жн страдать из-за этого, но ты даже не попытаешься облегчить их страдания. Однако есть ещё и высшая ступень равнодушия, — Дамблдор продолжал говорить, а волна моей ярости слегка отхлынула. К чему всё это? — Когда вещь, что тебе не нужна, должна быть уничтожена. Просто потому, что ей нет места в твоём мире. Она бесполезна для тебя — и оттого не имеет права существовать. Вне зависимости от того, насколько она хороша для всех остальных.

Стул сам собой поднялся и толкнул меня под колени так, что я вновь рухнула на него. Дамблдор при этом не только не шевелил палочкой — я вообще не увидела её.