Четыре. История дивергента

– Ладно-ладно, – отвечает она и кладет мою руку к себе на грудь.

Я могу думать лишь о том, чего мне хочется в данный момент, а это вообще не имеет никакого отношения к нашему потенциальному освобождению из ящика.

– Почувствуй мое сердце. Чувствуешь? – спрашивает она.

– Да.

– Чувствуешь как ровно оно бьется?

Я улыбаюсь.

– Быстро, – возражаю я.

– Да, но ящик тут ни при чем.

Ну, разумеется.

– Вдыхай всякий раз, когда я вдыхаю. Сосредоточься на этом.

Теперь мы дышим вместе.

– Может, расскажешь мне, откуда взялся твой страх? Может, если поговорить об этом, станет легче… немного.

Мой кошмар уже бы исчез, но Трис продолжает держать меня в состоянии повышенной тревожности и не отпускает. Я с трудом пытаюсь ответить ей.

– Хм… – мямлю я и умолкаю. Просто сделай это, расскажи хоть какую-то правду. – Это страх из моего… распрекрасного детства, – начинаю я. – Точнее, из-за наказания в детстве. Крошечный чулан наверху.

Меня запирали в темноте, чтобы я обдумал содеянное. Ящик был гораздо лучше, чем другие наказания, но иногда я слишком долго просиживал там, мучаясь от нехватки свежего воздуха.

– Моя мама хранит в чулане зимнюю одежду, – говорит Трис, и это звучит глупо после моего признания, но я понимаю – она просто не знает, как меня утешить.

– Я правда не хочу об этом больше говорить, – шепчу я с придыханием.

Она молчит, явно недоумевая, что ответить. Конечно, любой, оказавшийся на ее месте, поступил бы точно так же: мои ранние переживания чересчур жалкие, чтобы их вынести… Мой пульс опять учащается.

– Ладно. Тогда… я могу поговорить. Спроси меня о чем-нибудь.

Я поднимаю голову. Раньше подобный метод всегда срабатывал. Я концентрировался на ней. На бешеных ударах ее сердца, на ее теле. Два сильных скелета, обернутые мышцами, переплетенные друг с другом, двое перешедших из Альтруизма, пытающиеся оставить осторожный флирт.

– Почему твое сердце колотится, Трис?

– Ну…. Я почти тебя не знаю. – Я прямо вижу, как она хмурится. – Я почти тебя не знаю и сижу с тобой в тесном ящике. Четыре, разве это не повод.

– Если бы мы были в твоем пейзаже страха… – начинаю я, – я бы там был?

– Я тебя не боюсь.

– Ну конечно нет. Но я не это имею в виду.

Меня интересует, не боишься ли ты меня, а насколько важное место я занимаю в твоей жизни, чтобы появиться в твоем пейзаже страха. Наверное, нет. Она права, я для нее – в принципе незнакомец. Однако ее сердце колотится. Я смеюсь, и от моего смеха стены ящика трясутся и рушатся, выпуская нас на свободу. Я делаю глубокий вдох, и мы отстраняемся друг от друга. Она с подозрением смотрит на меня.

– Возможно, ты была создана для Правдолюбие. Потому что ты ужасная лгунья, – заявляю я.

– Я думала, проверка склонностей полностью исключила этот вариант.

– Проверка склонностей ни о чем не говорит.

– Что ты пытаешься мне сказать? Что ты попал в Лихачество не из-за результатов теста?

Я пожимаю плечами.

– Не совсем. Я… – бормочу я, замечаю что-то краем глаза и резко разворачиваюсь.

Невзрачная, незапоминающаяся женщина в одиночестве стоит в противоположном углу комнаты. Между нами – стол с пистолетом.

– Тебе должен убить ее, – констатирует Трис.

– Как и всегда.

– Она не настоящая.

– Зато выглядит как настоящая. И ощущения – тоже как настоящие.

– Если бы она была настоящая, она бы уже тебя убила, – возражает Трис.

– Все в порядке. Я просто… сделаю это, – говорю я и направляюсь к столу.

Женщина в комнате – не самый худший страх. Он не предполагает сильное беспокойство.

Паника и ужас – далеко не единственные виды кошмара. Есть вещи гораздо глубже и тяжелее. Дурное предчувствие и безумный животный ужас. Я заряжаю пистолет, бездумно держу его перед собой и смотрю на лицо женщины. На нем нет и следа эмоций, как будто она уже догадалась, что я собираюсь стрелять, и принимает мой выбор как должное. На ее одежде нет даже намека на цвета какой-либо фракции, но, вероятно, она из Альтруизма – ведь альтруисты, как и она, послушно бы ждали, когда им причинят боль. И такое произойдет в реальности, если Макс, Джанин и Эвелин добьются своего. Я прищуриваюсь, фокусируясь на цели, и спускаю курок. Женщина падает, и я вспоминаю о том, как бил Дрю, пока он почти не потерял сознание.

Трис берет меня за руку:

– Идем. Ну же. Не останавливайся.

Мы проходим мимо стола. Меня трясет, у меня подгибаются колени. Ожидание последнего препятствия страшно уже само по себе.

– Вот мы и на месте, – говорю я.

В круг света, где мы теперь оказываемся, вползает темная фигура, нам виден только край ботинка мужчины. Маркус приближается к нам. Он одет в серое, его глаза зияют впадинами, короткая стрижка открывает очертания крупного черепа.

– Маркус, – шепчет Трис.

Я наблюдаю за ним. Жду первого удара.

– Сейчас ты узнаешь мое имя.

– Он… – кивает Трис.

Она уже поняла. Она будет всегда это помнить, и я бы не смог заставить ее забыть, даже если бы хотел.

– Тобиас.