Четыре королевы

Таким образом, у Маргариты появилась возможность прилюдно начать новое наступление против сестры Беатрис, продолжить свою личную войну за Прованс. На официальном банкете после церемонии она усадила графиню Прованскую за нижним столом, сославшись на то, что по протоколу Беатрис должна была сидеть не на высоком помосте, а отдельно от всей семьи, поскольку только она из всех сестер не являлась королевой.

Этот акт публичного унижения весьма напоминал обхождение Бланки Кастильской с Изабеллой Ангулемской много лет назад в Пуату, когда Белая Королева заставила бывшую королеву Англии дожидаться аудиенции. Маргарита присутствовала при этом и отметила, как хорошо сработал прием. Этим способом Бланка спровоцировала Изабеллу и ее мужа, Гуго де Ламарша, поднять мятеж, который, в свою очередь, обеспечил французской армии предлог для вторжения и захвата Пуату. Не прошло и двух лет, как Изабелла из видной фигуры, относительно могущественной провинциальной дамы с большими претензиями превратилась в опальную монахиню. И теперь, почти двадцать лет спустя, Маргарита наблюдала, как Генрих III, сын Изабеллы, отказывается от всех прав на графство, где Изабелла господствовала до того, как Бланка своим пренебрежением к ее привилегиям вынудила ее поступить необдуманно. Возможно, именно эти воспоминания подсказали новой королеве Франции такую уловку.

Уловка почти сработала. Беатрис действительно сильно разъярилась, поддавшись на провокацию. «И в основном по причине пренебрежения и презрения, которые незадолго до того выказали ей три старших сестры, все королевы, заставив сидеть на одну ступень ниже, чем они, эту обиду в большом огорчении она изложила Карлу, супругу своему», — писал Виллани. Гордость графини Прованской была уязвлена. Она хотела, подобно Изабелле, поквитаться. Она хотела увидеть, как будут унижены ее сестры.

Но Карл Анжуйский не был Гуго де Ламаршем. Он лишь рассмеялся. Зачем восставать против доверчивого старшего брата, которым можно манипулировать, не прибегая к волнениям и расходам на сбор армии? «Успокойся, — сказал он жене, — ибо скоро я сделаю тебя более великой королевой, чем они».

Элеонора

Глава XIX. Прелюдия к войне

К Рождеству 1259 года Элеонора была так поглощена собственными проблемами, что, вероятно, едва заметила, как Маргарита нарочно дразнит Беатрис на празднествах, которыми завершилось подписание Парижского договора. В представлении Элеоноры обращение королевы французской с младшей сестрой напоминало провокацию, как швейная игла напоминает меч. Если хочешь узнать, что такое настоящее унижение, могла думать Элеонора, приезжай в Англию! Антагонизм между английскими баронами и короной к 1259 году достиг такого накала, что Генрих и Элеонора с облегчением ухватились за предлог съездить в Париж, чтобы вырваться из собственного королевства. И возвращаться они не спешили. Элеонора была даже вынуждена из предосторожности забрать с собой в Париж побольше драгоценностей — на тот случай, если им с Генрихом понадобится нанять иноземных рыцарей, чтобы обеспечить безопасность при высадке в Дувре на обратном пути.

Если королева Англии и удивлялась, каким образом политическая ситуация в ее королевстве могла так ужасно ухудшиться всего за пять лет после триумфа ее супруга в Гаскони, то ответственных за ее беды она знала точно. Вина лежала, несомненно, на алчных сводных братцах Генриха, Лузиньянах, сыновьях его матери Изабеллы от Гуго де Ламарша. Бесчисленное количество раз Элеонора предупреждала Генриха, что его благосклонность к этим людям вызовет враждебность у его баронов к нему самому. Он расточительно одаривал их самыми важными замками и бенефициями в Англии (которыми, по странному совпадению, Элеонора хотела бы наделить членов своей семьи).

Стремясь пресечь влияние на Генриха с этой стороны, Элеонора и Пьер Савойский даже вступили за год до того в союз с местными баронами, которых в отсутствие путешествующего по Германии Ричарда возглавлял Симон де Монфор. В итоге получилась весьма впечатляющая и драматическая сцена на большом сборе парламента в 1258 году в Оксфорде, когда бароны подавляющим числом голосов высказались за лишение Лузиньянов всех приобретений, и Симон де Монфор прорычал братьям Генриха: «Отдайте ваши замки или головы!» Те благоразумно решили убраться подобру-поздорову.