Четыре королевы

Хотя Элеонора на этих встречах дала полную волю чувствам и с удовлетворением убедилась что мать, сестра и дядья встали на ее защиту, она заметила, что красноречие Симона де Монфора оказало определенный эффект на Людовика и кое-кого из французских дворян. Она была достаточно умна и понимала, что опасность еще далеко не позади. Они пообещали возвратиться в Англию к октябрьскому парламенту — то есть у них было всего несколько недель, чтобы справиться со своими делами в Булони. Этого времени не хватало на то, чтобы собрать отряд иностранных наемников для сопровождения короля в Лондон, как в прошлый раз.

Элеонора обратилась к Маргарите за помощью, и королева французская написала брату Людовика Альфонсу де Пуатье, спрашивая, не может ли он что-то сделать. Возможно, у него есть корабли (подразумевалось — и люди), которые Генрих и Элеонора могли бы нанять примерно в середине октября? Альфонс, явно не желавший ввязываться в семейную свару, ответил — извините, ничего такого нет. Тогда две королевы посоветовались и решили, что не стоит возвращаться в Англию всей семьей. Соответственно, когда Генрих и Эдуард отбыли на октябрьское заседание парламента, Элеонора и Эдмунд остались во Франции, чтобы поддержать сочувствие к Генриху при французском дворе — и, самое главное, собрать войско для вторжения в Англию. К этому моменту Элеоноре уже было наплевать на то, что она пообещала баронам. Королева Англии не намеревалась позволить графу Лестеру выпросить мир или спастись при помощи краснобайства от наказания, которое тот заслужил, оскорбив ее саму и ее семью.

Для королевы не было иного решения, иного возмещения за несчастья короны, кроме вооруженной борьбы.

Похоже, что Генрих, убежденный Эдуардом, наконец согласился с нею. Сочувствие к пострадавшему королю во Франции в сочетании со всеобщим осуждением поступков Симона укрепило его дух, и он возвратился в Англию, готовый сражаться за свои права. Когда стало ясно, что бароны, собравшиеся на октябрьский парламент, не спешат восстанавливать королевские прерогативы, Генрих отреагировал, удалившись вместе с Эдуардом в Виндзорский замок. Там к ним присоединилась группа вооруженных сторонников.

Это проявление скрытого сочувствия к Эдуарду и королю явно заставило Симона де Монфора приостановиться. Граф и мятежные бароны все еще удерживали Лондон, но пока Симон завлек только молодых, нестойких магнатов; он не знал, насколько глубоко укоренилось чувство верности королю в стране. После того, как в конце июля Эдуарда принудили сдать Виндзор, он был волен ездить по стране, куда хотел, и воспользовался этим, чтобы заручиться поддержкой дворянства.

Наследный принц был во всех отношениях привлекательным молодым человеком, обладал волей к победе и обаянием, и к началу октябрьской сессии парламента он достиг понимания с частью баронов Уэльса (правда, не с Ллевелином). Эдуард также поработал над другом своего детства, Генрихом Альмейном; сын Ричарда вдруг припомнил, как когда-то любил своего кузена — и перешел на его сторону. Меру горечи, с какой Симон воспринял эту измену, можно определить по его ответу на уверения Генриха Альмейна, что, несмотря на смену настроения, он никогда «не поднимет оружия» против графа. «Милорд Генрих, — отпарировал Симон, — я почитал не ваше оружие, но то постоянство, которое надеялся обрести в вас. Уходите и забирайте свое оружие. Оно меня не страшит».

Но, видимо, его все-таки что-то страшило, поскольку в ноябре 1263 года граф неожиданно сдался на уговоры и согласился вынести свои разногласия с Генрихом III еще один, последний раз на суд Людовика. Он даже поклялся подчиниться постановлению короля французского, каким бы оно ни было. Письма, содержащие это известие, были подписаны представителями всех основных партий и отправлены с гонцом во Францию. Обе стороны пользовались одними и теми же выражениями:

«Знайте, что мы официально вверяем в руки государя Людовика, преславного короля французского, наше дело касательно провизий, ордонансов, статутов и всех прочих принятых в Оксфорде обязательств, и всех раздоров и разногласий нынешних и прошлых, вплоть до дня праздника Всех Святых [1 ноября 1263 года], с баронами нашей державы и их с нами [версия Генриха], с нашим господином преславным королем Англии и его с нами [версия баронов], по поводу вышеуказанных провизий, ордонансов, статутов и всех прочих принятых в Оксфорде обязательств».