Четыре крыла Земли

...Грузовик въехал в сползающий на склон горы бело-серый город с грязными дворами, с женщинами в платках, со стрельчатыми окнами, с переходами из дома в дом не по мощеным улицам, а по узким вертлявым лестницам с перилами. По мере того, как грузовики с пленными продвигались по улицам Хеврона, все больше народа высыпало на эти улицы и все меньше их лица напоминали человеческие. Впрочем, Давид, как и остальные пленники, сидел на дне кузова и клыки ярости, торчащие из глаз местных жителей, видел лишь в те моменты, когда колесо грузовика натыкалось на камень, чересчур выпирающий из мостовой, и тогда Давида подбрасывало, как блин на сковородке. При этом удары задом о доски казались куда более страшными, чем грозящие из-за бортов кулаки, дубины и сабли. Ведь те покамест оставались за бортами.

Но вот первые камни перелетели через борта. Здоровенный булыжник точно попал по носу одного из защитников Мессуот-Ицхака – Давид не помнил, как его зовут. Кровь хлынула на бархатный чехол свитка Торы, который тот, сидя слева от Давида, прижимал к себе. Тут ощущение ужаса и беззащитности, словно черно-красное дерево, выросло посреди грузовика, и огненная сень его нависла над каждым. Соседи парня, получившего камень, начали оказывать ему первую помощь, а Давид безотчетно, словно ища защиты, повернул голову и посмотрел на иорданского офицера, который с автоматом в руках сидел, облокотившись на стенку кабины и возвышаясь над пленными.

– Отвернись! – заорал офицер. – Нечего меня разглядывать! Это запрещено!

Давид пожал плечами и отвернулся. Странные порядки в иорданской армии. Скрывают лица от пленных. Словно это не армия, а банда какая-то.

– Он не иорданец, – задумчиво сказал друг Давида, Моти Таль.– Я бывал в Аммане, там говорят по-другому. Да и у бедуинов не такой выговор. Он из наших, из местных.

Тут Давид сообразил, что иорданец и впрямь произносит слова точь-в-точь, как хевронские арабы.

Слева Хана и Шломо Гельцманы, молодожены, проведшие медовый месяц на оборонительных линиях Мессуот-Ицхака, хлопотали над своим другом, в которого угодил булыжник. У того кровь продолжала хлестать из ноздрей и одновременно сочиться из раны. Давид рад был бы им помочь, но как раз левая рука была у него перебита. А снаружи загремели выстрелы. Пленные непроизвольно втянули головы в плечи.

– Не волнуйтесь! – вновь послышался голос офицера. На этот раз в нем зазвучали нотки сочувствия. – Это они так, пугают. Мы их сейчас тоже пугнем!

В этот момент на грузовик обрушился новый град камней. Надо же! Только что Хана возилась с раненым, а теперь скрючилась и плачет. Камень попал ей прямо в грудь.

– В воздух! – раздался крик офицера, и сзади прогремел выстрел.

– Предупредительный, – мрачно прокомментировал Моти.

Вряд ли этот выстрел кого-нибудь напугал. Наоборот, толпе, очевидно, удалось перегородить дорогу грузовику, потому что тормоза взвизгнули, мотор заглох, и под аккомпанемент выстрелов на пленных обрушилась какофония воплей на арабском языке, среди которых выделялось памятное ему еще с двадцать девятого года «Этбах эль яхуд!» и со всех сторон несущееся «Дир-Ясин!»

«Дир-Ясин» было название арабской деревни к востоку от Иерусалима, во время штурма которой бойцами еврейской организации «Эцель» погибло много мирных жителей. Теперь, в отличие от двадцать девятого года, арабы чувствовали себя не только борцами за освобождение родной земли от чужеродного элемента, но и творцами священной мести.

Между тем сзади вновь прозвучала команда:

– Воздух!

Новый залп потонул в воплях.

– Огонь на поражение!

Давид и Моти ожидали, что сейчас зачастят выстрелы, но выстрелов не последовало. Удивленный Давид украдкой обернулся и увидел, как один из двух солдат отставил ружье в сторону и начал перелезать через борта в объятия приветственно взревевшей толпы. Офицер растерянно провожал его взглядом, не замечая, что евреи смотрят на него. В этот момент над бортом грузовика материализовалась чья-то рожа с огромными, словно отраженными в увеличивающем зеркале, ртом, носом и челюстями. Офицер ничего не стал приказывать второму солдату, лишь бросил на него пристальный взгляд, но этого было достаточно, чтобы тот заорал, прижимая к груди винтовку:

– Не буду стрелять в своих!

Офицер плюнул, схватил автомат и с размаху врезал по роже, возникшей над бортом. У рожи посреди лба разверзлась алая пропасть, затем рожа исчезла. Зато с другого края грузовика появились две другие рожи. Они немногим отличались от первой, но одна утопала в бороде, а другая была с длиннющими усами, концы которых, загибаясь, стремились друг к другу, как ручки у пассатижей. Офицер наставил на рожи дуло автомата, и те предусмотрительно скрылись за бортом. Вместо них над задним бортом выросла еще одна, подростковая. Сидевший ближе всех к ней Пинхас Кахалани приподнялся и ударил головою прямо в нависший над ним мясистый нос.

– Сядь! – заорал по-арабски офицер, хотя Пинхас и без того уже сидел, довольный проделанной работой.