Четыре месяца темноты

– А мне всё равно. Я насмотрелась на ребят. И сразу вижу, кто сам себе копает яму. Знаю, что такие должны упасть и стукнуться хорошенько о землю, чтобы начать исправлять свою жизнь. Моему мужу недавно лечили больную мышцу на ноге. Так вот, чтобы она расслабилась и стала работать как нужно, на неё помимо уколов и мазей как следует надавливали, и от этого она сначала напрягалась, а потом ещё сильнее расслаблялась. Знаете, наверное, вы же биолог.

– Знаю.

– Вот и отцу Осокина предложено было отдать сына в кадеты.

– А он что?

– Пока ни в какую. Да вы слышали, что Осокин на пару с Кайотовым Фаину Рудольфовну чуть не укокошил? На ней, бедняжечке, лица не было.

Озеров кивнул.

– Я вам скажу, Кирилл Петрович, что я с самыми подлыми всегда умела договариваться, но этот парень скрытный и злой.

– Значит, они не только у меня так себя ведут… – произнёс Озеров рассеянно.

– Нет! Что вы! А про Элеонору Павловну знаете? Она уже в школе тридцать лет и тоже всякого насмотрелась. Они ей урок очередной сорвали. Пришла к директору и сказала: «Либо я остаюсь, либо Осокин». Теперь говорят, что она уволилась. Куда катится мир?!

Она подошла и прошептала ему на самое ухо:

– На самом деле Элеонора ушла совсем по другой причине. Она серьёзно больна, Кирилл. Но даже Осокин не в состоянии сломить её. Он просто был удобным поводом, чтобы вовремя уйти. Позвони ей на досуге. Она частенько спрашивает о тебе.

Кирилл удивлённо уставился на Богачёву:

– Она… она выглядела вполне здоровой.

Анна Сергеевна поправила свою седую шевелюру, усмехнулась и взглянула на него сквозь тонкие очки:

– Опыт. Мы, женщины-педагоги, всегда на людях и очень хорошо умеем скрывать, когда нам плохо.

Учительница музыки задумчиво посмотрела вдаль.

– А вся эта история с учителем физкультуры… жуть. Папаша Осокина собирается начать судебный процесс.

Кирилл молча нахмурился.

– Испорченные люди, – проговорила Богачёва медленно, – одни всё твердят об этих страстях по телевизору, а другие легко принимают на веру, не разобравшись, не познакомившись даже с человеком. Ломают судьбы, ломают чужую жизнь…

Она подняла на Озерова глаза и погладила его по плечу:

– Смотри в оба, Кирилл Петрович. Не подставляйся. И будь готов к тому, что однажды и тебя сделают виновником вне зависимости от того, худое ты совершил или доброе. Это рано или поздно произойдёт. Дай бог, чтобы ты смог это предотвратить.

В последний месяц Озеров чувствовал нарастающее беспокойство. Ему всё время казалось, что с порученной работой он не справляется. Нужно было заполнять около двенадцати разных журналов, собирать справки и прочие бумажки, проверять сотни работ и успевать готовиться к урокам. На последнее совсем не хватало времени, и его спасало лишь знание предмета сверх школьной программы и ум, который навсегда сохранил самые живые и любопытные научные факты. Теперь Кириллу всё приходилось брать из этого забытого кладезя знаний, и он ощутил, что науки и темы, освоенные когда-то в школе и в университете, в большинстве своём не пригодились ему в жизни, разве что для преподавания. То есть существенный пласт знаний, который он приобрёл ценой немалых сил и времени, предназначался только для того, чтобы передавать их из уст в уста, и не имел никакого практического применения.

Озеров упорно сопротивлялся попыткам школьной администрации переключить основную его деятельность с преподавания на работу с документами и езду по районным собраниям, но, чтобы остаться, он не мог полностью отказаться от методической работы. Да и завучи вели себя так, словно «кто-то сверху» надел на них хомут и заставлял заниматься непосильным трудом: посылать туда, не знаю куда, и делать то, не знаю что.

Удостоверившись, как неохотно учителя, загруженные школьными делами, соглашаются на сторонние обязанности, завучи о всяком новом поручении говорили с видом необычайной важности и срочности дела, с призывами к ответственности и описанием «десяти казней», которые ждут тех, кто не успеет.

Но от этого Кирилл, который в школе был недавно, ещё больше запутывался, так как за неимением времени, из-за искусственного ажиотажа вокруг любого, даже незначительного события он не знал, что́ действительно срочно и необходимо, а что́ может подождать.

Оставалось загадкой, кто же такой этот «кто-то сверху», который постоянно усложняет и без того проблемную работу с детьми. Штыгин мрачно шутил, что не было ещё ни одного нововведения, призванного улучшить работу учителей, которое не усложнило бы им жизнь.

«Кто-то сверху», «Район», «Закон» – всё это было некое загадочное чудовище, сидящее в горах, в тёмной пещере, и требующее раз в полгода… нет, не самую красивую девушку из племени, не золото, не откормленного тельца, а отчётов, вытесняющих всякую реальную деятельность, и мёртвых цифр на бумаге, лишающих учителя самого главного – времени на то, чтобы плодотворно учить.

И каждый новый день преподаватели выходили на работу, словно поднимаясь на высокую гору, чтобы сразиться с монстром, ставящим такие нечеловеческие условия.