Четыре направления - четыре ветра

Я знаю, что во многих культурах мира шаман создает «ритуальное пространство» вроде огненного круга, и исполняет танцы, и поет заклинания, и творит церемонии, которые воздействуют на тех, кто уже верит, что они воздействуют. В сущности, это есть введение предрасположенного индивида в измененное состояние, и в этом нет никакого надувательства, все это работает. Работает на чисто субъективном уровне, как плацебо.

А теперь я. Как сказал Махимо, «исключительно твердолобый». В нормальном, рабочем состоянии сознания я воспринимаю мир, в общем, так же, как его воспринимают другие люди. Допустим теперь такую возможность, что в каком-то другом состоянии, в измененном состоянии сознания, моя способность воспринимать также окажется измененной. Прекрасно. И что дальше?

Что заставляет «нормального» человека, взращенного в рациональной западной культуре, вести себя анормально? Иррационально? В какой момент мы «даем слабину»? Существует голод. Он может побудить нас к актам отчаяния, а если уж совсем плохо, вызвать галлюцинации. Существует паника. Страх. Тиски ужаса, террор. Существует физический конфликт. Насилие и ярость. Существует любовь. Желание. Торжество оргазма. Ревность. Ревнивая ярость, временное умопомешательство. Бояться, питаться, сражаться, секс. Что касается моей жизни, я не вижу ничего другого. Лимбичсские системы реагирования, которые толкают нас к крайностям. К измененным состояниям. Естественно, без употребления специфических веществ, воздействующих на психику.

Поскольку наркотиков не было, то из четырех упомянутых механизмов для изменения моего состояния, моего восприятия, был выбран страх. Я был перепуган до смерти. Сильнейший стресс.

Я понимаю, что выдергиваю коврик из-под эксперимента. Я стараюсь все приписать силе суггестивного воздействия на рассудок, подавленный страхом и болью. Конечно, напрашивается примитивная психологическая интерпретация: Махимо трижды ковырялся в ране, ковырялся до тех нор, пока я не «увидел» что-то. «Видением» я прекратил пытку.

Означает ли это, что Анита и Махимо — просто мастера суггестии, манипулирующие страхом? Такая точка зрения не противоречит фантастическому качеству того состояния, не отрицает удивительной программируемости человеческого рассудка, но все же она не может объяснить, каким образом я умудрился выдержать цветовой тест Аниты.

Независимо от причины, вызвавшей необычное состояние сознания, остается нерешенным вопрос: создавал ли я сам то, что видел, или там и вправду было что видеть? Облекал ли я идеи в образы, или мои центры зрительного восприятия были реорганизованы так, что позволяли мне воспринимать визуально, чувствовать то, что раньше было недоступно восприятию?

Можно задавать умные вопросы и анализировать их до второго пришествия. Я оказался в дураках с этим опытом. Махимо вернул мой нож в тот же день. Я покачал головой отрицательно:

— Нет. Это мой вам подарок.

Он весело улыбнулся, кивнул головой, взял меня за руку и вложил нож мне в ладонь.

— Спасибо, — сказал он, — но он открыл твое видение действительного мира, тебе его и хранить. Он освящен. Тебе его подарил друг, и пользовался им друг. Храни его бережно и почитай, как объект силы.

Мне неизвестно, как он мог узнать, что нож был мне подарен. Как я уже говорил, он был необыкновенным ясновидцем.

Мы попрощались на следующий день. Мне нужно было встретиться с профессором Моралесом на железнодорожной станции. Анита дала мне яркий шелковый платок, чтобы я прикрыл повязку на голове. Я поцеловал ее и поблагодарил за доброту. Махимо дал мне abrazo и предупредил об осторожности в путешествии по altiplano: «Остерегайся орла, который следует за тобой».

Несколько лет спустя я узнал, что Махимо оставил Аниту и что после этого его целительные способности стали ослабевать. Чтобы заработать на жизнь в многомиллионной Лиме, он прибегал к своему ясновидению и простым растительным средствам.

*7*

Профессор Моралес ожидал меня на станции. Я сначала не узнал его. Мешковатый костюм, оттопыренные карманы и поношенная белая рубашка, mania, уступили место груботканным шерстяным брюкам, паре сандалий, свободной блузе, простому коричневому пончо с кремовой каймой и широкополой фетровой шляпе с мягкими опущенными полями и сатиновой лентой. Сумка с одеждой висела на плетеной веревке, перекинутой через плечо, а к тонкому кожаному поясу брюк был пристегнут небольшой вязаный кошелек из разноцветной шерсти. Я был в джинсах, кедах, хлопковой рубашке «сафари», со штормовкой и рюкзаком за плечами и считал, что готов ко всему.

Позже оказалось, что готов был он.

15 марта

Мы направляемся на altiplano, высокогорное плато в центральной части Перу, оставив позади Куско и долину реки Урубамбы. Мы едем третьим классом. О да! Станция. Я дал пригоршню iritis, около доллара, мальчишке лет двенадцати, который просил милостыню для слепой старушки, вероятно, бабушки. Я вернулся к Моралесу, когда профессор покупал хлеб и фрукты у маленького лотка.

— Вам легче? — спросил он.

— О чем вы? Я чувствую себя нормально.

— После той propina вам полегчало?