Четыре направления - четыре ветра

— Это очень странный миф, — сказал он. — Акцент делается не на отношении человека к окружающему миру, к Природе, к райскому Саду, а на его отношении к самому себе, отверженному изгнаннику, вынужденному добывать пропитание; самосознание этого человека формируется во враждебном мире. Западный человек воспринял эту традицию и ввел ее в искусство, литературу и философию. Она укоренилась и стала второй натурой, разве нет?

— Пожалуй, да, — согласился я. — Вы можете прожить всю жизнь, например, в городе. Город обеспечивает убежище, контролируемое окружение, действует как буфер между индивидом и Природой. Даже продукты питания, купленные в супермаркетах, сначала проходят обработку: искусственное дозревание, подкрашивание, консервирование, упаковка.

— Таким образом, — сказал он, — западный человек, изгнанный из Эдема, замкнулся сам на себя. И любопытно, что в рамках такой культуры человек, переживающий какого-либо рода психологический кризис, психотическое или невротическое состояние, обращается за помощью к психиатру, к религии или медитации, вместо того чтобы обратиться к Природе. Так он рассчитывает выздороветь. Стать нормальным. Интересно, правда?

Я кивнул. Он подал мне шарик из юкки и кукурузной муки.

— Но, — продолжал он, — картина получается совершенно иной, если культурная традиция основана не на грехопадении, если человек не имеет понятия ни о каком изгнании из рая и живет в теснейшей связи с Природой, и Природа есть проявление Бога. В таких культурах психотический срыв или шизофренический эпизод воспринимаются как магические события. Бессознательный разум приоткрывается, и если это молодой мужчина или женщина, их не отводят от обрыва, а поощряют к погружению в пучину. И они падают в свое бессознательное, в мир чистого воображения, юнговских архетипов, в сферы духа. Им позволяется пребывать в других областях собственного сознания, и в результате эти люди изменяются. Во многих примитивных культурах они становятся целителями. У них был опыт Чудесного.

— Иными словами, — сказал я, — вы предлагаете, чтобы психотические эпизоды и шизофренические заскоки поощрялись?

— Ничего подобного я не предлагаю. Было бы опасно развивать такие инциденты в среде с вашей культурой, потому что ваша мифология основана на тысячелетней традиции, в которой подобные эпизоды ненормальны, неестественны и нездоровы. Я просто говорю о различии. В примитивной культуре открытие бессознательного — это благодать. Оно необычно, это правда. По не противоестественно. Это дети Земли, райского Сада, живущие в Природе и не изгоняемые из нее. В такой культуре все от Природы. Все натурально. Даже психотический эпизод. Он безопасен, особенно если им руководит другой человек, имевший уже подобный опыт.

— Сумасшествие как социальный отличительный признак? — сказал я.

— Совершено верно.

— И, значит, все шаманы время от времени практикуют какой-то психотический эпизод?

— Не обязательно. Они знают дорогу и, при необходимости, умеют открыть дверь. И войти не спотыкаясь.

— Я думаю, миф об изгнании из рая оказал глубокое влияние на западную мысль, — сказал я.

— Да это же очевидно! — воскликнул он. — Возьмите великих западных философов двадцатого столетня: Ницше, Сартр, Камю, Беккетт, эти экзистенциалисты! Какие блестящие резонеры, просто виртуозы логики. — Он похлопал себя по голове. — Но они исходят из предпосылки, что человек одинок, что он бежит от Природы. Они никогда не проверяют этой предпосылки и продолжают логически развивать целую философию, основанную на единственности и одиночестве индивида во Вселенной, безразличной или даже враждебной ему.

Он отвернулся, подошел к ручью, вымыл руки и плеснул себе в лицо ключевой водой.

— Окончательный итог размышлений — отчаяние, — сказал я. — Окончательное решение часто оказывается самоуничтожением.

— Да, — сказал он, вытащил из кармана платок и вытер лицо. — Но вы же понимаете, что нас никогда не выгоняли из Сада. Земля никогда не была проклята из-за нас, как это утверждает ваша Библия. Природа не враждебна нам. Мы ее смотрители.

В тот же день мы миновали первое селение. Я увидел его с северной стороны у основания небольшого холма с террасами.

— Мы пойдем туда? — спросил я.

— Нет, пожалуй, — сказал он, и мы направились в обход холма по высохшему руслу реки. Было далеко за полдень, когда мы приблизились к другому холму.

Мы взобрались по крутому склону и оказались на вершине гребня высотой около пятисот фугов. Противоположпый склон шел террасами в стиле инков. Террасы имели но меньшей мере двести ярдов в длину и от шести до восьми футов в высоту и были обложены гладкими гранитными блоками встык. Мы прошли по краю этих террас мощенной огромными камнями дорогой и спустились к деревне у подножия холма.