Четыре овцы у ручья

В Кейсарии дождь. Непогода стерла линию горизонта, и кажется, будто море поглотило небесную твердь и теперь намерено завладеть еще и землей. Серые валы, словно взбесившись, наваливаются на волнорезы порта, пятятся и снова лезут на стены. Что будет с нами, если они прорвутся? Затопчут, задавят, закинут за спину – в жадную бушующую прорву. Я не люблю моря и побаиваюсь его дикой неуправляемой мощи. Мне больше по нраву долины Галилеи и Аялона, леса иудейских предгорий и рощи шаронской равнины.

Сегодня особенно холодно, даже для зимнего месяца Кислева. Мой плащ промок насквозь, в рубахе не осталось ни одной сухой нитки. Ноги тоже мокры, но это к лучшему: можно не беречься луж и не перескакивать через бегущие по улице потоки. Вода торопится влиться в море-небо, чтобы затем перетечь снизу вверх и снова вернуться на землю дождем. Я добираюсь до тюремной стены и останавливаюсь перевести дух. Стража не любит запыхавшихся – их вид ассоциируется с бегством и пробуждает в солдатах опасные рефлексы погони. Поэтому нужно заранее принять как можно более уравновешенный, смиренно-покорный облик.

В будке у ворот четверо стражников играют в кости. Кости требуют умения считать. Кроме того, солдаты умеют жрать, испражняться, совокупляться и убивать, но это свойственно также и волам. Получается, что игра в кости – единственное, что отличает этих двуногих животных от прочего зверья. Отсюда вопрос: следует ли тогда считать азартные игры грехом? Размышляя об этом, я встаю перед окном будки и молча жду, пока его превосходительство начальник стражи обратит на меня свое высочайшее внимание. Мои глаза устремлены вниз, в топкую грязь, частью коей я, собственно, и являюсь, с точки зрения его превосходительства.

– Опять приперся?

А! Вот! Помимо простейшего счета, они еще знают слова – не так много, но вполне достаточно, чтобы запугать человека до смерти. Теперь, когда ко мне обратились, можно приподнять глаза и ответить.

– Да простит великодушный господин офицер своего ничтожного раба… – тихо говорю я и умолкаю.

Когда человек приходит сюда так часто, даже самые тупые болваны в состоянии запомнить, кто он, к кому и зачем.

– Ну?! – подгоняет меня начальник.

В переводе на человеческий язык это означает: «Давай уже скорее то, что принес!» Я передаю в окно запечатанный кувшин с паршивым сирийским вином.

– А что под плащом?

Под плащом – завернутые в тряпицу лепешки. Их пять. Четыре отправляются в будку – по одной на каждого стражника; последнюю мне дозволено сохранить.

– Ладно, проходи…

Они возвращаются к костям, а я просачиваюсь через калитку, пересекаю двор и спускаюсь в большое подвальное помещение. Здесь сыро, холодно и темно, но, по крайней мере, нет дождя. Воняет мочой и немытым телом. Три-четыре десятка узников расположились на земляном полу, подстелив себе солому в соответствии с местным статусом: сильным – большие пышные охапки, тем, кто послабее, – несколько гнилых соломин. Рабби Акиве бен-Йосефу за восемьдесят, он тут самый беспомощный, поэтому сидит на голой земле. Я присаживаюсь рядом. Акива смотрит на лепешку и качает головой:

– Совсем не хочется есть.

– Пожалуйста, рабби. Хотя бы половину.

Я разламываю лепешку пополам. За моими руками жадно следят десятки горящих глаз. Старик неохотно берет хлеб и начинает вяло жевать, шамкая беззубым ртом; другую половину я наугад бросаю в полумрак подвала, откуда тут же слышатся звуки драки, рычание и стоны. Теперь они утратят к нам интерес, ведь больше с нас взять нечего.

– Ты зря переводишь на меня хлеб, Шимон, – говорит Акива. – Я так и так долго не протяну. Кроме того, лучше умереть самому, чем от руки палача.

Я отрицательно качаю головой:

– Господь не допустит.

Старик усмехается. Съев кусок лепешки, он немного приободрился.

– Кто ты такой, чтобы решать за Него? Нам принадлежит только тело, да и то лишь отчасти. Зато душа – Его безраздельная собственность. Рано или поздно наступает момент, когда Хозяин решает, что это… – Акива хлопает себя по впалой груди, – …что это вместилище чересчур износилось и пора подыскать душе новую оболочку.

– Помню, ты говорил, что человек – это то, чему его научила душа, которую ему выдали взаймы.

– Так и есть, – кивает он. – К сожалению, пока большинство людей живут как глиняные горшки. Ты сегодня принес стражникам вино?

– Как всегда.

– Ну вот. Разве кувшину не все равно, что у него внутри? Налей туда лучшее в мире вино – он не отличит его от ослиной мочи.

– Но, рабби, человеческая плоть не глина… – возражаю я.