Четыре овцы у ручья

Что можно ответить на это? Наверно, я еще слишком молод и глуп, чтобы понять старика. С другой стороны, такой опытный и мудрый учитель не был бы столь откровенен с тем, чьи уши не предназначены для таких странных слов, противоречащих всему, что я слышал прежде. Неужели Традиция и заповеди – не более чем лабиринт, уводящий с прямой дороги к истине? В голове не укладывается… Зачем тогда сам Акива начал собирать и записывать толкования законоучителей? Чтобы еще больше усложнить дорогу, еще сильнее запутать и без того труднопроходимый лабиринт?

– Рабби, тогда кто я?

– Ты? – удивленно переспрашивает Акива. – Ты Шимон, сын Йохая, мой юный ученик.

– Не уходи от ответа, пожалуйста, – прошу я. – Ты ведь наговорил сейчас столько всего, что и года не хватит разобраться. Почему именно мне? Какой из четырех овец ты уподобишь меня?

Старик мнется, жует губами, как будто сомневаясь, стоит ли продолжать.

– Ты не овца, сынок, – говорит он наконец. – Ты даже не пастух, как я или Моше. Душа, которую поселили в тебе, обладает немереной силой.

– Что это значит, рабби? Что я смогу творить чудеса?

Лицо Акивы кривится; такой гримасой он обычно реагирует на неимоверную глупость.

– Чудес не бывает, Шимон. Сказки о чудесах предназначены только для самых глупых. Если ты способен задать мне такой вопрос, значит, тебе еще предстоит сильно поумнеть.

– Тогда что? Что я должен делать с этой душой?

Он снова пожимает плечами:

– Трудно сказать. Смотри на себя как на личинку, в которой живет диковинная бабочка. Проблема в том, что лишь Хозяин знает, когда она действительно понадобится миру. Он знает, а ты можешь только гадать. Сколько тебе сейчас – двадцать? Девятнадцать?

– Двадцать три, – обижаюсь я. – Я семейный человек, рабби. Моему старшему сыну Элазару скоро шесть.

– Двадцать три, – задумчиво кивает Акива. – Значит, у тебя еще достаточно лет. Не теряй времени, сынок. Вникай в эту душу, учись у нее – и она откроет тебе много нового. Не исключено, что именно ты станешь тем, кто выпустит ее в мир. Ну а если нет…

– Если нет… – затаив дыхание, повторяю я.

Старик улыбается:

– Если нет, она просто переберется в новое тело. Каких было много еще до того, как ты появился на свет.

– Достаточно лет – это сколько? И как я пойму, надо ли выпускать ее в мир?

Рабби Акива бен-Йосеф молчит.

– Рабби?

– Довольно, Шимон, – говорит он. – Ты и так узнал сегодня чересчур много. Будь у меня выбор, я бы еще годик-другой поводил тебя по лабиринту. Но выбора нет, ведь, скорее всего, это наша последняя встреча. Давай прощаться, сынок.

– Последняя? Почему?

Акива вздыхает:

– Потому что наместник назначил большой праздник в честь кесаря и его победы над нами. А ты, конечно, знаешь, как они привыкли праздновать. Будут игры, будут гладиаторы и, само собой, будут казни в театре Кейсарии. Не знаю почему, но старый Акива считается у них главным трофеем, так что без моей скромной персоны никак не обойтись. Наместник обещал содрать с меня кожу железными гребнями. С Божьей помощью надеюсь умереть быстро.

– Когда?

– Как только кончится дождь, то есть не сегодня-завтра. Мои кости чувствуют перемену погоды.

– Ты так спокойно говоришь об этом…

– Я уже очень стар, Шимон, – улыбается он. – В таком возрасте не боятся смерти. Самое время вернуть бабочку-душу в руки Создателя. Он уже наверняка нашел мне преемника. Знаешь, что интересно? Я несчетное количество раз произносил молитву «Шма» [1] и каждый раз испытывал неловкость на словах «возлюби Господа всем твоим сердцем, и всей твоей душой, и всем твоим достоянием». Разве можно быть уверенным в человеческом сердце, которое полнится многими противоречивыми чувствами? Или в душе, которую ты получил взаймы и все еще не успел познать целиком? Или в том, чем владеешь – сколь бы мало ни было твое достояние, его в любую минуту могут украсть или отнять, и тогда ты не сможешь отдать Творцу обещанное во время молитвы. Но когда меня привяжут на плаху и настанет время сказать: «Шма» – в последний раз, я впервые сделаю это без тени смущения. Потому что в сердце не будет в тот момент ничего лишнего, уходящая душа помашет мне с порога, а достояние… достояния не останется вовсе, после того как палач сорвет с меня эту вот рубаху. Надеюсь, что так и случится. Хотя, скорее всего, при моем нынешнем здоровье я не смогу дожить до этого места молитвы. Хорошо бы успеть выговорить «Господь Един». Ведь это и есть истина – та самая, вокруг которой выстроен лабиринт…

– Это и есть… – начинаю я, но Акива протестующе машет рукой:

– Довольно, Шимон, хватит. Я устал, да и тебе пора. Прощай, сынок.

Я кланяюсь ему, выхожу во двор и вижу, что дождь кончился. Сквозь клочковатую вату облаков подмигивают синие проплешины, а море, отсеченное от неба светлеющей на глазах линией горизонта, значительно поутихло и мало-помалу возвращается в свои естественные границы.