Четыре пера (ЛП)

Сатч слушал не перебивая. Но в середине повествования он весьма символично изменил позу. До того момента, когда Гарри рассказал о том, как скрыл содержимое телеграммы, Сатч сидел, положив руки на стол перед собой и глядя на собеседника. После он поднес руку ко лбу и до конца рассказа сидел, закрыв лицо. Фивершем не сомневался: Сатч хотел скрыть презрение. Тем не менее, Гарри продолжил рассказ, ничего не смягчая. Но даже когда он закончил, Сатч не убрал руку и некоторое время молчал. Когда он наконец заговорил, слова его оказались для Фивершема полнейшей неожиданностью. В них не было ни капли презрения, и хотя голос Сатча дрожал, причиной тому было раскаяние.

— Во многом это моя вина, — сказал он. — Я промолчал в ту ночь в Брод-плейс. Вряд ли я смогу простить себя за это. — Мысль о том, что это сын Мюриэль Грэм навлек на себя позор, волновала его больше всего. Он чувствовал, что не исполнил обязательство, взятое на себя по собственной инициативе, но тем не менее, весьма реальное обязательство. — Видите, я понимаю, — печально продолжил он. — Ваш отец, боюсь, не сможет.

— Он никогда не поймет, — прервал его Гарри.

— Да, — согласился Сатч. — Ваша мать, будь она жива, конечно, увидела бы все совершенно ясно, но немногие женщины кроме нее. Грубая, животная храбрость! Женщины ее боготворят. Та девушка, например...

И снова Гарри Фивершем его перебил:

— Вы не должны ее винить. Я ее обманывал.

Сатч вдруг опустил руку.

— Допустим, вы бы не встретили ее, подали бы вы тогда в отставку?

— Думаю, нет, — медленно произнес Гарри. — Я хочу быть честным. Думаю, я мог бы рискнуть своим именем и именами тех умерших со стен нашего холла. Но я не мог ставить на карту ее честь.

Лейтенант Сатч в отчаянии стукнул кулаком по столу.

— Если бы только я тогда заговорил. Гарри, почему вы не позволили мне заговорить? Я мог бы избавить вас от многих ненужных лет мучений. Боже правый! Что за детство вы провели один на один с этим страхом! Меня в дрожь бросает от одной только мысли. Я мог бы спасти вас даже от этой катастрофы. Ведь я понял. Я понял.

Лейтенант Сатч читал в темных уголках души Гарри Фивершема яснее, чем сам Гарри, и потому не мог почувствовать презрение. Долгие годы детства, отрочества и юности, прожитые в одиночестве в Брод-плейс рядом с непонимающим отцом и безжалостными покойниками на стенах, не прошли бесследно. Не было никого, кому мальчик мог довериться. Страх трусости постоянно иссушал его сердце. Он всегда был с ним, днем и ночью, преследовал во снах. Вечный зловещий спутник. Он не мог откровенничать с друзьями, чтобы неосторожным словом не выдать себя. Лейтенант Сатч не удивлялся, он понял, что в конце концов страх привел к этой непоправимой ошибке.

— Вы читали «Гамлета»? — спросил он.

— Конечно, — ответил Гарри.

— Да, но размышляли ли вы о нем? В этом персонаже ясно видна та же черта. Он предвидит, обдумывает и представляет события и последствия во всех подробностях — и содрогается, укоряя себя, точно как вы. Но когда приходит время действовать, разве он отступает? Напротив, он преуспевает, и именно благодаря этому предвидению. В Крыму я наблюдал людей, мучимых воображением перед боем, но когда сражение начиналось, лишь мусульманские фанатики могли с ними сравниться. «Что ж, я трус?» Помните эти строки?

Что ж, я трус? Кому угодно

Сказать мне дерзость? Дать мне тумака?

Развязно ущипнуть за подбородок?

Взять за нос? Обозвать меня лжецом

Заведомо безвинно? [4]

Вот и все. Если бы только я не промолчал в ту ночь!

Мимо их стола прошли люди, Сатч замолчал и огляделся. Зал был почти пуст. Он посмотрел на часы, они показывали одиннадцать. Сегодня ночью необходимо выработать какой-то план действий. Недостаточно просто выслушать историю, оставался вопрос, что теперь делать обесчещенному и погубленному Гарри Фивершему. Как ему заново построить свою жизнь? Как скрыть свой позор?

— Вы не можете оставаться в Лондоне, прячась днем и выходя тайком по ночам, — сказал Сатч. — Это слишком похоже на... — он оборвал себя, но Фивершем закончил его фразу.

— Слишком похоже на Уилмингтона, — спокойно произнес он, вспоминая историю, рассказанную отцом много лет назад, накрепко врезавшуюся в его память. — Но я не кончу, как Уилмингтон, уверяю вас. Я не останусь в Лондоне.

Он говорил решительно, и в самом деле уже имел план действий, о котором так волновался лейтенант Сатч. Однако тот погрузился в собственные мысли.

— Кто знает о перьях? Сколько человек? Назовите их имена.

— Тренч, Каслтон, Уиллоби, — начал Фивершем.

— Все трое в Египте, и кроме того, ради чести своего полка скоре всего будут держать язык за зубами, когда вернутся. Кто еще?

— Дермод Юстас и... И Этни.

— Они будут молчать.

— Вы, возможно, Дюрранс и мой отец.

Сатч откинулся в кресле и уставился на него.

— Ваш отец! Вы написали ему?

— Нет, я поехал в Суррей и рассказал.

Лейтенанта Сатча снова охватило сожаление об упущенной возможности.