Четыре пера (ЛП)

Как они помнили, Фивершем резко поднялся, не успела стихнуть барабанная дробь. Он скомкал телеграмму и кинул ее в огонь, а потом, прислонившись к боковой стенке камина, снова повторил:

— Я не знаю.

Словно он выкинул это сообщение из головы, о чем бы оно ни было, и подвел итог прежнему разговору. Итак, долгая тишина прервалась, и чары рассеялись. Пламя лизнуло телеграмму, и она дернулась, словно раненое живое существо. Она частично развернулась и на секунду предстала четкой и гладкой, еще нетронутой пламенем, так что несколько слов разборчиво проступили в желтоватом сиянии. Потом пламя охватило и эту часть, и через миг буквы съежились и почернели. Однако капитан Тренч всё это время смотрел в огонь.

— Надо полагать, ты возвращаешься в Дублин? — спросил Дюрранс.

Он снова вернулся к остальным. Как и его товарищи, он был рад незапланированному вмешательству оркестра.

— В Дублин? Нет. Я поеду в Донегол через три недели. Там будут танцы. Надеюсь, ты тоже приедешь.

— Не уверен, что смогу. Если на Востоке возникнет заварушка, не исключено, что меня призовут.

Разговор снова вернулся к вопросам войны и мира, пока звон часов Вестминстера не возвестил, что уже одиннадцать. Капитан Тренч поднялся с последним ударом, Уиллоби и Дюрранс последовали его примеру.

— Увидимся завтра, — сказал Дюрранс Фивершему.

— Как обычно, — ответил Гарри, и три его гостя спустились на улицу и вместе прошли через парк.

На углу Пэлл-Мэлл они разделились, Дюрранс поднялся по Сент-Джеймс-стрит, а Тренч с Уиллоби перешли на другую сторону улицы, к Сент-Джеймсской площади. Там Тренч взял Уиллоби под руку, чем сильно его удивил — Тренч не любил подобные проявления дружбы.

— Ты знаешь адрес Каслтона? — спросил он.

— Албемарл-стрит, — ответил Уиллоби и назвал номер дома.

— В двенадцать он уезжает с Юстонского вокзала, а сейчас десять минут двенадцатого. Тебе не любопытно, Уиллоби? Признаюсь, я сгораю от любопытства. Я человек дотошный, и когда человек получает телеграмму с просьбой передать что-то Тренчу, но не говорит ему ни слова, мне до смерти хочется узнать, что в ней было! В Лондоне из нашего полка сейчас только Каслтон, а он обедал с какой-то шишкой из Военного министерства. Думаю, если мы наймем двуколку до Албемарл-стрит, то как раз поймаем Каслтона на пороге.

Уиллоби, мало что понявший из слов Тренча, тем не менее, дружелюбно согласился с ним.

— Мне кажется, это разумное решение, — сказал он и подозвал проезжающий мимо кэб.

Минутой спустя оба уже ехали в сторону Албемарл-стрит.

Глава третья

Последняя совместная прогулка

В это же время Дюрранс в одиночестве возвращался к себе, вспоминая, как два года назад по какой-то странной прихоти старого Дермода Юстаса против своей воли оказался в доме на реке Леннон в Донеголе, и, к своему удивлению, познакомился с его дочерью Этни. Она удивляла всех, кто знал ее отца. Дюрранс провел в доме ночь, и тем вечером Этни играла на скрипке, по обыкновению сидя спиной к слушателям, чтобы они ни взглядом, ни жестом не нарушали ее концентрацию. Мелодии, которые она играла, сейчас звенели у него в ушах. У девушки был талант к музыке, и струны ее скрипки говорили по велению смычка. Особенно ему запомнилась одна увертюра — увертюра Мелузины, звучавшая как плач волны.

Дюрранс зачарованно слушал, скрипка поведала ему столь о многом, о том, чего девушка знать не могла. О долгих опасных путешествиях и лицах незнакомых стран, о серебристой лунной дорожке в море, о манящих голосах из сердца пустыни. Музыка приобрела глубокий и загадочный тон. Она говорила о недосягаемом счастье и о бездне горя, и всё это — с благородством и пониманием их величия; о невысказанных стремлениях, для которых не подобрать слова, но без единой жалобы. Так показалось в тот вечер Дюррансу, хотя Этни на него не смотрела. Так ему казалось и сейчас, когда он точно знал — она больше на него никогда не посмотрит. После ее игры у Дюрранса возникла болезненная мысль, которую он никак не мог сформулировать. Настоящая музыка не лжет.

Поэтому, когда следующим утром он въехал в Роу, его голубые глаза на загорелом лице смотрели на мир с прежним дружелюбием. В девять тридцать он ждал у кустов сирени и ракитника на краю пляжа, но Гарри Фивершем не появился, как и в следующие три недели. Со времен окончания Оксфорда они неизменно встречались на этом месте в это время, когда обоим случалось быть в городе, и озадаченный Дюрранс решил, что друга он тоже потерял.

Тем временем слухи о войне переросли в уверенность, и когда Фивершем наконец объявился, у Дюрранса имелись новости.

— Говорил же: может, удача мне улыбнется. Так и есть. Я отправляюсь в Египет с личным составом генерала Грэма. Поговаривают, что потом мы отплываем в Суакин через Красное море.

Восторг в его голосе зажег в глазах Фивершема зависть. Дюррансу казалось странным, что Гарри может завидовать ему, странным, но в то же время приятным. Но он истолковал эту зависть на свой лад.

— Жаль, — сочувственно сказал он, — что твой полк должен остаться.