Четыре пера (ЛП)

— Нисколько. Той ночью я ждал грека-музыканта, — со смехом объяснил он. — Хотел узнать, какой удар судьбы забросил его играть на цитре за ночлег в кафе в Теуфикье, вот и все. Да, все, — медленно добавил он более мягким тоном.

— Тем временем, вы забыли о завтраке, — вставая, сказал Доусон. — Что будете?

Колдер чуть заметно подался вперед, не спуская глаз с Дюрранса. Тот оглядел стол и подозвал официанта.

— Муса, принеси что-нибудь холодное, — сказал он, и официант исчез в столовой.

Колдер кивнул, слегка улыбнувшись, будто видел, как только что было изящно разрешено некое затруднение, а вслух сказал:

— У нас есть чай, какао, кофе.

— Спасибо, — ответил Дюрранс, — я вижу, но думаю, что попрошу Мусу принести бренди с содовой.

И снова Колдер кивнул.

Дюрранс завтракал, пил бренди и рассказывал о путешествии. Он проехал на восток дальше, чем намеревался сначала, и нашел арабов-абабде спокойно сидящими в своих горах. Они не хотели подчиняться ни Египту, ни Мухаммеду Ахмету. Погода стояла хорошая, горные козлы и антилопы встречались в изобилии. В целом Дюрранс был доволен путешествием. А Колдер наблюдал за ним и не верил ни единому слову.

Другие офицеры вернулись к своим обязанностям, а Колдер остался и ждал, когда Дюрранс закончит. Но, похоже, Дюрранс собирался завтракать и болтать вечно. Его вопросам о событиях в Вади-Хальфе за прошедшие полтора месяца не было конца, как не было предела энтузиазму в отношении своего путешествия. Наконец, он резко остановился и с некоторым подозрением обратился к компаньону:

— Вы сегодня как-то слишком благодушествуете.

— У меня же нет полуторамесячного завала писем, как у вас, полковник, — со смехом ответил Колдер и увидел, как лицо Дюрранса омрачилось.

— И в самом деле, — после паузы произнес он. — Я совсем забыл о них.

Он встал из-за стола, поднялся по ступеням и прошел в столовую.

Колдер тут же вскочил и проследил глазами за передвижениями Дюрранса. Тот подошел к гвоздю, вбитому на уровне его головы возле стеклянных дверей, снял с него ключ от своего кабинета и вышел через дальнюю дверь, оставив е открытой. Колдер видел, как он идет по дорожке через крошечный садик. Когда Дюрранс исчез из виду, Колдер снова сел за стол, подперев голову руками.

Он волновался. Он был другом Дюрранса и единственным человеком в Вади-Хальфе, пользовавшимся его доверием. Он знал, что в кабинете ждут письма, написанные женской рукой. Он очень беспокоился. За эти полтора месяца Дюрранс постарел, у рта вместо едва заметных линий залегли складки, а волосы обесцветила не только пыль пустыни. Да и в его оживлении было что-то искусственное. Колдер зажег трубку и долго сидел у пустого стола.

Потом взял свой шлем и отправился в кабинет Дюрранса. Бесшумно подняв щеколду, он заглянул внутрь. Дюрранс сидел у стола, уронив голову на руки, рядом лежали невскрытые письма. Колдер вошел и нарочито громко захлопнул дверь. Дюрранс тут же повернулся.

— Что? — спросил он.

— У меня бумага вам на подпись, — ответил Колдер. — Разрешение на перестройку казарм Си, помните?

— Очень хорошо. Я посмотрю и верну его подписанным к обеду. Не подадите его мне? — протянул он руку к Колдеру.

Колдер вынул изо рта трубку и медленно опустил ее в ладонь Дюрранса. Тот отдернул руку, лишь когда трубка обожгла ладонь. Она упала на пол и разбилась. Некоторое время оба молчали, потом Колдер обнял Дюрранса за плечи и очень мягко спросил:

— Как это случилось?

Дюрранс закрыл лицо руками. Он больше не мог сдерживаться. Он ничего не ответил, не издал ни звука, только дрожал с головы до ног.

— Как это случилось? — снова спросил Колдер шепотом.

— Как вы узнали? — вопросом на вопрос ответил Дюрранс.

— Вы стояли в дверях, пытаясь распознать, чей голос и откуда говорит. Когда я поднял голову и увидел вас, ваши глаза смотрели прямо на меня, но в них не было узнавания. Тогда я заподозрил. Когда вы спустились по ступеням на веранду, я почти уверился. Когда вы не стали есть и протянули руку через плечо, чтобы Мусе пришлось вложить в нее стакан, я понял наверняка.

— Глупо было пытаться скрыть, — сказал Дюрранс. — Конечно, я знал, что не получится скрывать дольше нескольких часов. Но даже эти часы казались отчего-то очень важными.

— Как это случилось?

— Дул сильный ветер, — объяснил Дюрранс, — и он сорвал с меня шлем. Было восемь утра, я не собирался покидать в этот день лагерь, поэтому стоял у палатки в одной рубашке. Как видите, я даже не мог поднять воротник мундира, чтобы защитить затылок. Я был достаточно глуп, чтобы погнаться за шлемом, и — вы наверняка такое видели не раз — каждый раз, как только я нагибался поднять его, он катился дальше. Не успев понять, что делаю, я пробежал уже четверть мили. Говорят, я свалился, как бревно, в тот самый момент, когда схватил шлем. Как давно это случилось, я не могу сказать, потому что был болен некоторое время, да и трудно считать дни, когда не отличаешь их от ночи.