Четыре письма о любви

– От твоего отца, конечно, никакого проку нет – у него никогда не было собственного мнения. Единственное, на что он годится, – это наорать на кого-нибудь, а все остальное – просто пьяная болтовня, – сказала Маргарет и поставила перед молодыми людьми тарелки с глазуньей. – Вот, ешьте на здоровье.

Отступив на шаг, она смотрела, как Никлас отщипывает от яичницы крошечные кусочки. У него-то никакого аппетита не было, и это только укрепило ее подозрения: тому, у кого в душе поют соловьи и распускаются розы, не до еды.

– Не любишь глазунью? Может, хочешь что-нибудь другое?..

– Дай я доем! – Шон схватил тарелку Никласа и переложил почти нетронутую яичницу к себе. – На обратном пути его немного укачало, – пояснил он матери.

– Тогда выпей еще чаю, – сказала Маргарет, вновь наполняя кружку Никласа и с жалостью глядя на его согбенную фигуру. Да, вопросы тут были не нужны… Ей даже казалось, будто она знала, чем все закончится, с самого начала – с того самого момента, когда Никлас впервые перешагнул порог их дома и она инстинктивно почувствовала, что в этом человеке есть что-то необычное – что-то, что было в одинаковой степени отмечено печатью трагедии и чуда. Но нет, тогда она только увидела знаки, но не прочла их до конца, сейчас же они были ей внятны: Никлас был очарован, покорен ее дочерью. Маргарет ни секунды не сомневалась, что даже сейчас, пока он сидел, опустив голову и уставившись в стол, он думал о ней, тосковал о ней, с каждым вдохом заполняя себя до краев исходящим от Исабель ароматом смятых роз. Больше всего ей хотелось задать ему прямой вопрос, но она не могла, и пока оба молодых человека заканчивали трапезу, просто оставалась в кухне, машинально водя тряпкой по кранам и посудной раковине и прислушиваясь к тому, как вдалеке хохочет, исходя пеной, бурное море.

– Значит, вы оба неплохо провели время?

– Прекрасно, все было просто прекрасно!

– Я очень рада.

– Голуэй – отличный город, если можешь ходить своими ногами, – сказал Шон. – Раньше я ездил туда только к врачам, но в этот раз все было по-другому! Мам, можно мне еще яичницы?..

Какое-то время спустя Маргарет увидела в окно приближающегося к калитке мужа и почувствовала, как к горлу подкатил комок страха. Она знала, что, как только Мьюрис войдет в кухню, он спросит об Исабель, и правда тотчас выплывет наружу. Занятия в школе закончились час назад, и его сравнительно позднее возвращение могло означать только одно: по пути домой Мьюрис завернул в паб, чтобы пропустить два-три стаканчика, которые помогали ему смыть усталость от целого дня преподавания и приводили в возбужденное, лихорадочное состояние, в котором он был способен на самые неожиданные поступки и высказывания.

Маргарет поспешно повернулась к юношам.

– Отец идет, – сказала она Шону. – Он, наверное, очень устал, постарайся разговаривать с ним поменьше.

Мьюрис с силой толкнул дверь и оказался в прихожей еще до того, как Маргарет успела выйти ему навстречу.

– Ну что, наши мужчины уже дома? – Его лицо, появившееся в проеме кухонной двери, было похоже на раскрасневшуюся луну и выражало такую искреннюю радость, что казалось – он вот-вот рассмеется. Шагнув вперед, Мьюрис ласковым жестом опустил руку на плечо сына.

– Ну что она сказала? Удивилась?

– Мальчики устали после поездки, – вмешалась Маргарет. – Дай им поесть.

– Она чуть не хлопнулась в обморок, правда, Ник? Прямо в лавке!

Мьюрис рассмеялся легко и весело (казалось, будто смеется не только его лицо, но и все тело) и подсел к столу, чтобы выслушать подробности.

– В обморок, говоришь?

– Ага. Когда она меня увидела, то едва не потеряла сознание, но все обошлось, и она расцеловала меня в обе щеки. А когда я объяснил ей, кто такой Ник и что он сделал, она расцеловала и его тоже. Хорошо, что в лавке никого не было!

– Действительно, хорошо… – Мьюрис кивнул и с удивлением почувствовал подступившие к глазам слезы.

– Мне, впрочем, показалось, у них там почти никого не бывает, – добавил Шон. – За все время мы не встретили ни одного покупателя. Правда, Ник? Ни одного!

– Наверное, увидели вас, вот и разбежались, – снова вмешалась Маргарет и, собрав со стола грязные тарелки, подняла их над головами сидящих мужчин и понесла к раковине. Там она остановилась и, прикусив губу, стала ждать, почувствует ли ее муж запах несчастной любви. Достаточно только взглянуть на этого беднягу, чтобы все стало ясно, размышляла она, украдкой посматривая на Никласа, пока Шон рассказывал отцу о поездке. Достаточно увидеть этот отсутствующий взгляд и измученное бледное лицо, от которого, кажется, отхлынула вся кровь, а черты не выражают ни чувств, ни мыслей, потому что и те и другие витают сейчас очень далеко. Достаточно посмотреть на эту склоненную голову, на согбенную шею, на то, как беззвучно шевелятся его губы… Наверное, один лишь запах роз, который он чувствует или думает, что чувствует, помогает ему представлять ее лицо и не дает впасть в полное отчаяние.

– …Каждый день?