Четыре письма о любви

Исабель нравился именно окружавший их безмятежный покой, нравился пронзительный холод ветра. И хотя шагавший рядом с ней приземистый, коренастый мужчина в толстом твидовом костюме был мало похож на принца, о котором она могла бы грезить после школьных занятий, когда в окна дортуара врывалось мягкое вечернее солнце, все же именно он привез ее сюда, и Исабель не вздрогнула и не отстранилась, когда Падер взял ее за руку. Оба по-прежнему говорили очень мало. Эта болотистая равнина в Коннемаре, настолько погруженная в ветер и тишину, что казалось, будто даже пролегающая через нее дорога принадлежит вечности, была местом, где слова становились излишними. Весь мир с его шумом и суетой был где-то очень далеко, здесь же властвовали покой и уединение. Дождь задержался, задремал на склонах вокруг, ветер дул сзади, и его невидимые ладони подталкивали их в спины, заставляя спотыкаться на неровной обочине и держаться ближе друг к другу. Глаза у Падера щипало. Он чувствовал податливый вес ее руки и старался как можно крепче держаться за узкие гладкие пальцы, словно это был спасительный якорь, не дававший его душе взлететь выше гор. По временам ему казалось, будто он держит за руку куклу, но малейшее его движение вызывало легкую ответную ласку, и тогда голова у него шла кругом, и ему отчаянно хотелось поцеловать ее. Звук их шагов, ее запах, который поднимался легким облаком и тут же таял на ветру… о чем она думала? Какие чувства перетекали в него через ее бледные пальцы? И если он выпустит их, станет ли она хотя бы несколько мгновений ощупывать холодный воздух, чтобы вновь найти его руку? Все эти вопросы очень быстро ослабили замки и засовы, удерживавшие взаперти его нервозность, и в одно мгновение разрушили хрупкое счастье Падера. Бессонница последних дней обрушилась на него тяжким грузом, разум засбоил, а колени ослабли настолько, что он непроизвольно сжал ее руку сильнее. Невысказанные слова застряли в груди, как болезнь. Ну почему, почему он молчал? Почему не рассказал о своих чувствах? Почему так и не смог заставить себя хотя бы начать?.. Просто не смог – и все. Он был отравлен страхом, и даже молчание казалось ему теперь не умиротворенным, а пугающим. Воздух вокруг потемнел, повисшие над горами дождевые тучи сорвались с мест и ринулись на них словно мстительные боги. Тишина и покой, которыми они наслаждались всего несколько мгновений назад, исчезли, время вернулось и побежало быстрее прежнего, наверстывая упущенное, и Падер точно наяву увидел, как Исабель снова скрывается за дверьми монастыря, а для него начинается еще одна череда бессонных ночей и дневных грез наяву. Это было больше, чем он мог вынести. Подняв голову, Падер протяжно вздохнул и так крепко сжал ее пальцы, что затрещали кости. Он стискивал их все сильнее и сильнее, словно стараясь соединиться, слиться с ней в одно, пока Исабель, вскрикнув от боли, не повернулась к нему. Ее волосы развевались на ветру, одна прядь прилипла к уголку его губ, и Падер О’Люинг, совсем как человек, который вот-вот рухнет без сил, разжал руку и вздохнул еще раз. Потом он поднял к лицу Исабель покрасневшую от холода ладонь и вступил наконец на остров ее поцелуя.

7

Воскресенье следовало за воскресеньем, и последний месяц холодной зимы наконец закончился. Снова наступила весна. По субботам Падер чистил салон маленького красного автомобиля, готовя его к воскресному утру. Матери он говорил, что встречается с друзьями, но по его изменившемуся отношению к личной гигиене и манере одеваться Мойра Мор догадалась об истине. Ее воображение тотчас заработало на полную мощность, в считаные минуты нарисовав образ девушки, которая была настолько неподходящей для Падера, что он предпочел скрыть ее от матери. Стараясь докопаться до истины, Мойра взяла за правило деликатно расспрашивать матерей его друзей, что было удобнее всего делать после воскресной мессы. Настойчивости и хитрости ей было не занимать, так что в течение нескольких недель она опросила всех, задавая каждой из женщин одни и те же непрямые вопросы. То, что сын скрывал от нее свою девушку, вызывало у Мойры смертельный страх, поэтому она вставляла в свою речь различные намеки, полунамеки и предположения, зорко следя за тем, как отреагируют на них собеседницы.

По прошествии месяца она составила себе достаточно полное представление об Исабель. По ее мнению, она была всего лишь школьницей (именно так!) – семнадцатилетней дрянью, которая всего за несколько недель превратила Падера в замкнутого, угрюмого идиота.