Четыре подруги эпохи. Мемуары на фоне столетия

Развод с Андреевым дал возможность Андрониковой не беспокоиться о хлебе насущном: она получила от мужа солидное содержание и огромную квартиру в центре Петербурга.

Правда, теперь возврата к прежней жизни уже не было.

А потому Гальперн был уверен, что в Грузии свершится его счастье, и Саломея наконец станет его женой. Но судьба в который раз распорядится иначе.

После большевистского переворота в России Грузия получила независимость. В качестве посла Франции при меньшевистском правительстве Грузии в Тифлис приехал майор Зиновий Пешков. Тот самый, который столь безуспешно ухаживал за Саломеей в Петербурге. Теперь он был кавалером французского ордена Почетного легиона. Как владеющий русским языком, Пешков был идеальной кандидатурой для работы политическим консультантом Верховного комиссара Франции.

Между Саломеей и Зиновием вновь возник роман. Однажды французский дипломат сумеет даже вызволить Андроникову из харьковской тюрьмы. Правда, не благодаря своему положению, а при помощи Максима Горького. Узнав о том, что на пути в Тифлис Саломею арестовали в Харькове, он даст приемному отцу телеграмму: «Отец, звони Ленину, Троцкому или самому Карлу Марксу! Но Саломея Андроникова должна быть освобождена». Неизвестно, кому из трех адресатов сумел дозвониться пролетарский писатель, но грузинская красавица была освобождена и благополучно приехала в Тифлис.

Когда в Грузию готовилась войти Красная армия и независимость молодой республики вот-вот должна была пасть, Пешков снова придет на помощь Андрониковой и пригласит ее поехать с ним в Париж. Поехать просто так, чтобы купить, например, новую шляпку.

— Но у меня с собой даже нет документов, — растерялась Саломея.

— Зачем вам документы, когда у вас есть я, — успокоил ее будущий генерал Франции.

И Саломея согласилась — и поехать, и стать гражданской женой дипломата.

До французского корабля влюбленные добрались на простой шлюпке. Когда матросы отказались поднять на борт не имевшую документов грузинку, Зиновий Пешков достал револьвер и добился того, чтобы его Саломея все-таки взошла на корабль…

«Как всякая обыкновенная аристократка, я не хотела ни о чем глубоко задумываться. И покатила», — будет вспоминать она спустя годы о своем отъезде из Грузии. Она действительно тогда не задумывалась ни о чем. Поэтому, наверное, и оставила в Батуми свою дочь Ирину, которая только через несколько лет смогла присоединиться к матери.

В Париже Саломея поселилась в районе Елисейских полей на улице Колизе и стала работать в журнале мод. А вскоре все-таки вышла замуж за Александра Гальперна. Его, как секретаря Временного правительства, выслали из России, и он тут же приехал во Францию. Семейная жизнь не мешала Саломее переписываться с Зиновием Пешковым. Бывший гражданский муж писал Андроникашвили отовсюду. И неизменно подписывался: «Целую тебя от всего сердца и от всей моей старой и любящей тебя души».

В столице Франции Саломея познакомилась с Мариной Цветаевой. Между двумя женщинами сразу же завязалась самая трепетная дружба. Именно грузинская красавица стала спасительницей гениальной русской поэтессы от нищеты. Из тысячи франков, которые Саломея получала за работу в модном журнале, четыреста она отдавала Марине. Ей же посылала одежду и обувь, из-за чего та называла себя ее «иждивенкой».

В одном из своих писем Саломее Цветаева писала: «Дорогая Саломея, большая просьба: не могли бы Вы дать мне вперед половину иждивения или, если нельзя, франков двести. Я рассчитывала на деньги за статью, а там задержка.

Мне очень совестно беспокоить Вас, особенно в неурочный срок…

Целую Вас. МЦ.»

Из переписки Андроникашвили и Цветаевой вообще может получиться отдельная книга. Саломея сохранила более трех десятков писем Марины Цветаевой, которые, когда стало возможно, вернула дочери поэтессы Ариадне Эфрон. Та, по согласованию с Саломеей, сдала их в Центральный архив литературы и искусства в Москве.

«3-го окт. 1920 г. Дорогая Саломея! Огромное спасибо за чудные чулки, — как раз по мне и уже на мне. Ходила вчера за ними на почту под отъездный колокольный звон».

Последнее письмо Цветаевой к Андроникашвили и вовсе можно считать прижизненным памятником ее адресату, лучше всяких портретов и воспоминаний объясняющего уникальность Саломеи.

«Милая Саломея, письмо не кончается, оно единственное, первое и последнее от меня (во всем охвате вещи) к Вам (во всем охвате — Вашем, которое знаете только Вы)…

Милая Саломея, лучше не отвечайте. Что на это можно ответить? Ведь это не вопрос и не просьба — просто лоскут неба любви. Даю его Вам — вы ответ на все целое, которое в том (уже — там!) сне дали мне — Вы.

Знаю еще одно, что при следующей встрече — через день — или через год и день (срок для найденной вещи и запретный срок всех сказок!) — на людях, одна, где и когда бы я с Вами не встретилась, я буду (внутри себя) глядеть на Вас иначе, чем все эти семь лет глядела, может быть, вовсе потуплю глаза — от невозможности скрыть — от безнадежности сказать».

Вскоре Цветаева вернулась в Советскую Россию и больше их пути с Андроникашвили не пересекались…