Четыре птицы

Тихий дух от яблонь веет.
Белых яблонь и черемух.
То боярыня говеет
И боится сделать промах.
Плывут мертвецы.
Эта ночь. Так было славно.
Гребут мертвецы.
И хладные взоры за белых холстом
Палят и сверкают.
И скроют могильные тени
Прекрасную соль поцелуя.
Лишь только о лестниц ступени
Ударят полночные струи,
Виденье растает.
Поют о простом Алла бисмулла.
А потом свой череп бросаючи в море
Исчезнут в морском разговоре
Белый снег и всюду нега,
Точно гладит Ярославна
Голубого печенега.

Смерть в озере

За мною, взвод
И по лону вод
Идут серые люди —
Смелы в простуде.
Это кто вырастил серого мамонта грудью?
И ветел далеких шумели стволы.
Это смерть и дружина идет на полюдье,
И за нею хлынули валы.
У плотины нет забора,
Глухо визгнули ключи.
Колесница хлынула Мора
И за нею влажные мечи.
Кто по руслу шел, утопая,
Погружаясь в тину болота,
Тому смерть шепнула: Пая,
Здесь стой, держи ружье и жди кого-то.
И к студеным одеждам привыкнув
И застынув мечтами о ней,
Слушай. Смерть, пронзительно гикнув,
Гонит тройку холодных коней.
И, ремнями ударив, торопит
И на козлы гневна вся встает,
И заречною конницей топит
Кто на Висле о Доне поет.
Чугун льется по телу вдоль ниток,
В руках ружья, а около пушки.
Мимо лиц тучи серых улиток,
Пестрых рыб и красивых ракушек.
И выпи протяжно ухали,
Моцарта пропели лягвы,
И мертвые, не зная, здесь мокро, сухо ли,
Шептали тихо: заснул бы! ляг бы!
Но когда затворили гати туземцы,
Каждый из них умолк.
И диким ужасом исказились лица немцев,
Увидя страшный русский полк.
И на ивовой ветке извилин,
Сноп охватывать лапой натужась,
Хохотал задумчивый филин,
Проливая на зрелище ужас.