Четыре рассказа (СИ)

Потом девочка лежала на боку, под тёплыми лопухами, почёсывая пяткой босую ногу, и крепко сжимала веки, чтобы ещё раз нарочно увидеть женщину с красными волосами.

И девочка научилась смотреть на серые жерди, на кур, на спутанную травку-муравку, а видеть совсем другое: женщина возникала снова, едва различимая в солнечном мареве.

Она возникала. И девочке сразу казалось, что радостный озноб там, внутри тела, сейчас поднимет её над лопухами и понесёт ликующе и страшно — над жердями, над курами, над цветущей картошкой. Девочка пугалась. И знала, что тогда она умрёт.

Но девочку позвали домой обедать. Она побежала по рыхлой земле, по травке-муравке у крыльца и чуть не упала на верхней ступеньке. Бабушка охнула, подхватила девочку, а девочка оглянулась в переулок — и тихо закричала.

- Кто? Ты знаешь её? Кто? - тихо закричала девочка: там, за изгородью, мимо их крыльца, снова проплывали огненные волосы, кружевная шаль. Женщина, возвращаясь, шла по переулку, странно вскинув длинное лицо.

- Знаю, знаю… Как не знать, - махала рукой бабушка, она тянула упирающуюся девочку в сени и смеялась, а женщина шла.

- Да Лиза это… Лиза-дурочка, - ласково толковала бабушка. - Она тихая. Немая. Разговаривать совсем ничего не говорит. Ну понимать всё же понимает. И шьёт хорошо… Вот поглядикось, дурочка, а рукодельница…

- Она красивая..! - переживая, сказала девочка.

А бабушка смеялась и отирала передником рот.

- Господь с тобой, касатушка! - качала она головой. - Страшнее неё, наверно, и на свете нету! Это Лиза-то рыжая - красавица? Ты что уж, Нюта! Страшная она.

…Когда по большой улице прогнали стадо, и пыль, поднятая им, осела на траву, и тёплые светлые сумерки сошли на огороды, к бабушке пришли соседки. Девочка взобралась на сундук, покрытый шершавым одеялом, и села, чтобы слушать. Дверь в сени, и на улицу — тоже, была открыта, и видно было с сундука жёлтое крашеное крыльцо. Слабый голубой ветер ходил по чистой комнате. Девочка ела кусок пирога — с луком и яйцами, и слушала, как бабушка рассказывает про неё, девочку, и про рыжую Лизу. Соседки смеялись, отирали передником губы и смотрели на девочку блестящими глазами.

Потом тётя Таля, которая любила девочку и принесла ей кусок пирога, пригорюнилась и вспомнила девочкину мать:

- Валя-то - какая красавица была!.. А вот Нютонька - нет… Не в неё уродилась.

И она погладила девочку, жующую пирог, по голове.

-…Да и отец-то ведь - хороший! - всплеснула руками другая соседка. - Нют! Что же это у тебя-то — ни ресниц, ни бровей? Незнай в кого, белобрысая какая… А? - весело спрашивала она.

Бабушка подняла голову и светло посмотрела поверх подойника, покрытого мокрой марлей.

— Уж в нашей породе - чернобровые все. И волосы-то у нас чёрные да мягкие… А таких сроду ни у кого не было. Поглядите-ка чего, ну прям прутки.

Жалея девочку, она стала гладить её по волосам и, утешая, учила:

- А ты, Нюта, скажи им - «ну и что же, не всем красивыми быть; я, может, страшненькая, да умненькая буду».

Девочка сунула недоеденный кусок пирога бабушке в передник, соскочила с сундука и бочком прошмыгнула в горницу.

Она стащила со стола тяжёлое зеркало, прижала его к носу и зачем-то широко раскрыла рот - два передних зуба у девочки уже выпали, и языку стало прохладно. Девочка отстранила запотевшее зеркало, протёрла его. Вытянув шею, она смотрела на редкие белесые бровки, на широкий рот, на неровные пряди жёстких волос, падающие на глаза. И улыбалась. Она думала про некрасивую Лизу-дурочку - и про себя, такую же некрасивую, как сама необыкновенная Лиза, и радостно моргала, и тихонько смеялась от восторга, почёсывая пяткой босую ногу.

Потом девочка увидела в зеркале, как на плечо её села божья коровка. Нижние крылья, прозрачные и чуть вздрагивающие, божья коровка не подбирала - но не взлетала и сидела неслышно…