Четыре сестры

Отражение ее руки описало три круга над шиньоном… и тот в одно мгновение превратился в весело подрагивающий конский хвостик. Она была очаровательна. И движение было балетным – быстрое, грациозное. И свитер в полоску ей очень шел. Съежившись на банкетке, Беттина пожирала ее глазами.

Девушка взглянула на часы:

– Ой! Мой беби-ситтинг…

Она засмеялась. Смех у нее тоже был красивый, как и голос, такой осязаемый. Девушка встала. Мерлин встал.

Они стояли спиной, но Беттину словно ударили, когда Мерлин пошевелил пальцами и в руке у него, как по волшебству, оказался розовый шарфик. Девушка радостно вскрикнула, вау, здорово, и Мерлин повязал шарфик ей на шею. Оба вышли на улицу, смеясь, смеясь, да чего же они все время смеются по поводу и без?

Беттина опустила голову. Сместив взгляд на угол стола, боковым зрением она различала два силуэта на улице за стеклом, но нечетко, расплывчато. Она часто так делала, когда ужастик был слишком страшным. Если нож Чапи, или Фредди, или Нормана Бейтса сверкал впотьмах, Беттина быстро смещала взгляд в сторону, к оптической точке, откуда еще было видно экран, но смутно.

Поэтому поцелуй она не совсем видела, скорее угадала. Но это не смягчило душераздирающую уверенность.

Она сидела, застыв, за столиком, и мокрый холод старых камней спускался по ее плечам и груди, леденя сердце.

* * *

Она оказалась на вокзале и села в обратный поезд, не помня, как шла. Ангел-хранитель сжалился над ней, прокомпостировал за нее билет, уточнил номер платформы, поезд, вагон.

Она прождала час на такой же скамейке у киоска, где газеты по-прежнему сообщали о тарифах на газ, депилирующих кремах и укрепляющих лосьонах, хаосе в корсиканской политике и любовных похождениях Зулейхи Лестер с latin lover Гельмутом.

Ничего не изменилось. Такой же вагон. Только рядом не было пассажира с собакой-подушкой. Когда поезд тронулся, Беттина вздохнула с облегчением, глядя, как Биг-сити убегает назад.

– Вы позволите? – сказал знакомый голос.

Гуляш узнал Беттину и приветливо затявкал.

– Чувствительный малый, – сказал его хозяин, снова садясь по ту сторону прохода. – Знаете, он плачет в кино!

– В кино? – повторила она, не слушая.

– Он обожает фильмы. Особенно если до этого прочел книгу. Вам не помешает, если я закурю? – продолжал мужчина.

Сердце подкатывало к горлу, но она сказала: нет, пожалуйста. Мужчина достал коробок спичек. Чиркнул первой, она погасла. Вторая тоже. И третья. Четвертая наконец загорелась, и он смог прикурить сигарету. Потом он благоговейно убрал обугленную спичку в коробок и сказал:

– Эту я сохраню… Потому что она работает.

Беттина натянуто улыбнулась.

– А! – вздохнул сосед. – Наконец-то!

– У меня до того мрачный вид, – отозвалась она, – что вы из кожи вон лезете, чтобы меня рассмешить?

– Скажем, я нахожу, что вы немножко грустненькая.

Она кивнула и отвернулась к окну, глядя на пейзаж. Через пять минут пассажир заговорил снова:

– Вы знаете историю про заику, который?..

– Спасибо. Я не хочу ее знать.

– Вы правы. Она бесконечная.

Беттина не улыбнулась. Потому что вдруг – и не было никакой возможности удержаться – из горла вырвался странный всхлип, рот искривился и сморщился, достав до носа, щеки приподнялись, опустились и снова приподнялись, и наконец из глаз потоком хлынули слезы.

– О боже! – воскликнул сосед, смутившись. – Это моя вина, я не должен был настаивать. О боже, теперь еще и Гуляш начинает.

Гуляш сидел посреди прохода и заунывно выл.

– Боже, боже, – ворчал мужчина, – перестаньте же плакать, умоляю, ну что может быть такого ужасного? Иначе он будет выть всю дорогу, говорю вам, это чувствительная собака.

* * *

Женевьева показала себе язык, проходя мимо зеркала над камином.

– Трусиха! – сказала она своему отражению и просияла улыбкой. – Но меня оставили НАКОНЕЦ в покое!

Она усадила Энид, Гарри и Дезире перед телевизором. Это было нехорошо, потому что показывали фильм про бессмертного злодея по про звищу Красный Скульптор, который истреблял все на своем пути. Но ЕЕ ОСТАВИЛИ В ПОКОЕ!

Чтобы не чувствовать себя виноватой, она решила испечь кекс. Но сначала ей хотелось хорошую ванну с пеной. Она заглянула к Гортен зии, которая читала в своей комнате «Давида Гольдера»[64], и заперлась в ванной.

Женевьева пустила воду и разделась. Потом встала перед зеркалом на двери, крутанулась на правой ноге, на левой, уперев руку в бок, выставив бедро, как на конкурсе элегантности «Трофей Вандома». Порывшись в косметичке Шарли, достала карандаши, красный и черный. Нарисовала на висках стрелки Клеопатры, но в ванной было жарко, стоял пар, и вокруг глаз образовались синяки. Она вытерла все губкой, потерла хорошенько. Нос и веки стали цвета помидоров.

Затем Женевьева аккуратно растушевала черный карандаш. Зачесала свои светлые волосы на одну сторону, на другую, потом назад, изобразила пылкий поцелуй, судьбоносную гримаску, вулканическую прядку, горячий подбородок, дерзкую бровь, горделивое плечико, роковую улыбку, многообещающий взгляд… Ммм. Растекшийся карандаш делал ее скорее невестой Франкенштейна. Черт, ванна переливается!