Четыре сезона

Да, подходил к концу XIX век, и этот fin de siècle, объявивший войну академизму и классике на всех фронтах, по всем направлениям, от инженерной мысли до архитектуры и живописи, позволил себе даже эпизод сецессии, обособления, отхода от нормы. Кто знает, быть может, верхом этого легкомыслия казалось соединение практичного и прекрасного — технического прогресса с достижениями искусства; порочный союз гаечного ключа и флейты, странная свадьба электрической розетки и дирижерского фрака, мезальянс венского вальса и парового насоса. Геометрическую ясность рисунка при общей свободной декорации — вот что воспел в симфонии воды и света инженерный ум Франтишека Кржижика, вот как он воспринял каноны венского сецессионстиля.

Да разве он один добивался в ту пору перехода в новое качественное состояние, соединения прежде не соединимого, сочетания прежде не сочетаемого?! Дарвин и Маркс поставили под сомнение устоявшиеся представления о происхождении видов; эскадры флотоводцев раздвинули границы мира, который куда в большей степени, чем Божьим, становился миром человечьим. Человек искал новой гармонии с природой, и скорый успех этого поиска повсюду, и в Праге тоже, обещали детали. Уверенный купол Промышленного дворца архитектора Мюнцбергера; взятая из ничего, из проводов, энергия движения трамвая; да сама идея технических выставок, демонстрирующая превосходство изобретательности над обстоятельствами, диктовали новую моду.

Мода сецессиона — это мода на элегические пастельные тона, кокетливые дамские туалеты, на трогательные букеты живых цветов по поводу и без повода. Это время, когда запретная, скрытая сексуальность находила самое неожиданное выражение, например, в мощно подсвеченных красным столбах воды, с сумасшедшей силой бьющих из скрытых от неопытного глаза форсунок. Болезненная эротика, через столетие пожмут плечами снобы. Еще бы, они-то не пережили целомудренной викторианской эпохи…

В маленькой, да к тому же несамостоятельной, Чехии Франтишеком Кржижиком (его фамилия и по-русски звучала бы совсем просто — что-то вроде «Крестиков») гордились необычайно и звали «нашим Эдисоном», к тому же эти два электротехника были ровесниками. Для начала Кржижик изобрел железнодорожный семафор с дистанционным управлением. Потом, в 1880 году, разработал так называемую дифференциальную дуговую лампу, которую с триумфом представил на Парижской выставке. Иногда кажется, что в тогдашней Праге все, что только можно было придумать, придумал пан Кржижик. Именно он осветил и электрифицировал половину центральноевропейской империи. И первый электрический локомотив, и первый электрический молот, и первый электромобиль, и первый пражский трамвай (тот самый, от Летенских садов до выставки), и иллюминация столичных проспектов, и первая в Австро-Венгрии электрифицированная железная дорога, 25 километров стальных путей с искрой, от городка Табора до местечка Бехине, и сейчас раз в год по этой магистрали катает ротозеев «ностальгический поезд» — все это его, пана Франтишека, рук дела. К концу века Кржижик стал промышленником, на его заводах выпускали им же сконструированные локомотивы, бодро тянувшие время вперед.

Но минул fin de siècle. Время сменило цвет.

Новое время наполнили новые злые символы: стремление к прогрессу обернулось страшными мировыми войнами, в ходе которых и нашли применение всяческие технические новинки, а предприниматель Кржижик разорился. Он прожил почти сто лет, скончавшись уже после того, как Прагу оккупировали нацисты, и в последний раз напомнил о себе накануне Второй мировой, сочинив радиописьмо Альберту Эйнштейну под названием «Сумрак войны». Не помогло: хотя Кржижик сызмальства и работал с искрой и светом, его век завершился сумрачно.

И старый трамвай, и электрифицированная ж/д с семафором, и дуговая лампа, золотая медалистка Парижа, — навеки среди музейных экспонатов. Да и сам пан изобретатель давно бы уже превратился в бородатый портрет на стене школьного кабинета физики, не будь его чудесного фонтана. Конечно, не одного Кржижика занимало исследование таинства связи музыки и света, над проблемой этого светосинтеза бились многие.

В 1909 году русский композитор Александр Скрябин, теперь признанный во всем мире пионером теории светомузыкального искусства, написал симфонию «Прометей», в партитуру которой впервые в мировой практике была введена специальная строка «Luce» (свет), записанная обычными нотами для инструмента под названием «световой клавир». Одержимый идеей всеобщего художественного единения, считавший инструментальную музыку «бледным сколком Всеискусства», Скрябин полагал себя обладателем шестого чувства — синтетической системы цветного слуха. Композитор был так убежден в универсальности этого дара, что, увы, не оставил в партитуре своей «световой симфонии» указаний на то, какие цвета соответствуют нотным знакам в «Luce». Несмотря на это, «Прометей» неоднократно исполнялся со световым сопровождением, правда, не на фонтане Кржижика, предназначенном для куда более простых упражнений.