Четыре сезона

В Сараеве и Загребе такие проказы нравятся далеко не всем: «Брегович занимается цыганским маркетингом, сбывает лубочный балканский фолк». В Сараеве и Загребе часто рисуют неприглядный портрет маэстро: самовлюбленный, капризный человек, торгующий музыкальной клюквой. Маэстро отбивается: «Хотел бы я знать, когда я ворую мелодии, а когда выдумываю собственные. Все зависит от того, насколько хитрым я кажусь людям из-за того, что достиг успеха, о котором они и мечтать не могут». Брегович утверждает, что теперь — наконец-то! — он получил возможность заниматься только тем, что ему интересно: искать новое прочтение народной традиции, а слава и почитание придут сами собой. Хотя после пятидесяти, наверное, уже поздно страдать по популярности.

Так вот оно, оказывается, какое — счастье богатых, знаменитых, талантливых! Оно кроется в возможности делать то, что тебе хочется, не обращать внимания на общественный вкус, вести счет времени по своим, а не по башенным часам. Все искушения жизни — слава, деньги, женщины — уже остались позади, и теперь ты творишь себе в удовольствие, помня о том, что на свадьбах и похоронах играют одни и те же оркестры. Когда вы молоды, то обязаны идти вперед, а когда постареете, спешить некуда, ведь понятно уже, что жизнь коротка и с этим ничего не поделаешь. Можно позволить себе даже растолстеть. Единственное условие для такой элегантной осени — долгая весна: прежде чем приятно состариться, нужно прожить бурную молодость. Кажется, от счастливых занятий музыкой Бреговича может отвлечь только виноградарство, в котором так силен был его отец: «Когда-нибудь, как папа, я буду ежегодно разливать по тысяче бутылок вина. Как раз тысячу бутылок мой отец каждый год выпивал с друзьями. Надеюсь, и у меня найдется, с кем столько выпить».

ОСЕНЬ. ВОСТОК

Сибирская корона

Мундир английский, погон французский,

табак японский, правитель омский…

Большевистская частушка

Настанет день, когда наши дети, мысленно созерцая позор и ужас наших дней, многое простят России за то, что все же не один Каин владычествовал во мраке этих дней, что и Авель был среди сынов ее.

Иван Бунин, «Памяти адмирала А. В. Колчака»

Против течения, мимо старых и новых кварталов Омска, мимо пыльного речного порта и развлекательного центра «Атлантида», нас неторопливо тянет по Иртышу теплоход «Святая Елена», названный так владельцем, местным бизнесменом, в увековечение имени своей благоверной. Только от причала — хватили водки за знакомство. Вместо закуски — радушные разъяснения местных коллег: у нас в области, ты, наверное, не слыхал, самое северное в мире гнездовье пеликанов, в Иртыше — самая мелкая в Сибири и оттого особо качественная стерлядь, а на берегу Иртыша — самый большой в России нефтеперерабатывающий завод. Кто-то толкает тостующего под локоть: ну, пусть не во всей России, нехотя поправляется тот, но что самый большой за Уралом — точно.

Под вторую рюмку в низком небе над Иртышом медленно проплывают железные ребра главной городской стройки последних десятилетий, метромоста. И метро бы давно в Омске построили, не уйди деньги в соседний Новосибирск. Советская-то власть наказала не только адмирала Колчака, но и его белую столицу. Здешняя интеллигенция убеждена: расцвет Новосибирска, его роскошный Академгородок, даже его ветка метро, появившаяся на излете соцэпохи, словом, статус сибирской столицы — все это, не случись в России Колчак, было бы у нас в Омске. От наследия Верховного Правителя советский город отмывал руки тщательно — ни памятника, ни букета цветов, ни книжки в магазине.

В последние годы Омск исправляет кое-какие исторические перекосы, хотя местная власть, видимо, считает, что основательным сибирякам не к чему торопиться. С идеологически нейтральными знаменитостями проще: омские картинные галереи дружно носят имя Михаила Врубеля. Художник, правда, покинул родной город в трехлетнем возрасте, и в местном музее изобразительных искусств (имени Врубеля) коллекция его подлинных полотен исчисляется тоже всего лишь тремя единицами. Но не Врубель был и остается главным Демоном Омска.