Четыре сокровища неба

Последовало благоговейное молчание. Студенты услышали достаточно, чтобы питать свои мечты долгие годы. А я? Наконец-то у меня был ответ и путь, который помог бы мне преодолеть бремя моего имени, и судьбу, которая с ним пришла. Если каллиграфия станет ключом к тому, чтобы отделить меня от Линь Дайюй, тогда я буду практиковаться в ней, как наставлял наставник Ван. Я стану той, кто не подчинится воле судьбы и историям, в честь которых я была названа, я стану той, кто полностью принадлежит самой себе, со своим собственным наследием.

И, возможно, тогда родители вернутся ко мне.

6

Я сразу приступила к делу. Держа в руке длинную березовую ветку, я обводила иероглифы на каменных плитках во дворе, размахивая и потряхивая веткой, словно готовилась вызвать что-то из-под земли. Это казалось глупым, и я понимала, что, должно быть, так и выглядела со стороны: мальчик с девчачьей внешностью, девчонка с мальчишеской внешностью, которая что-то понарошку пишет и думает, что он или она может стать храброй. Ветка ощущалась как нечто чуждое руке, движения были неловкие. Когда урок закончился и ученики стали выходить, мне не хватило времени, чтобы скрыть то, чем я занималась. Они увидели, что я царапаю плитки веткой, и начали смеяться, указывая на палку, висящую в моей нетренированной руке. Я уронила ее и побежала в школу в поисках метлы, кусая губу и злясь на себя.

Дайюй из прошлого, рядом с которой еще несколько месяцев назад была бабушка, и чья теплая постель принадлежала только ей, отступилась бы от мечты овладеть каллиграфией. Стараться изо всех сил – и быть поднятой на смех за это, – та Дайюй такого бы не поняла. Но со мной что-то происходило, происходило с момента, как бабушка отправила меня на повозке в Чжифу. Я жаждала того, что может дать мне каллиграфия, и точно так же, как знала, что никогда не стану женой горожанина, я знала, что каллиграфия должна быть в моем будущем. Это будет нелегко. Это будет именно так, как сказал наставник Ван – мне нужно тренироваться.

Первые несколько дней в Чжифу подготовили меня к этому моменту: каждый владелец магазина, который отверг меня, каждый взгляд отвращения, который я твердо встречала, превращались в камень, пока, в конце концов, у меня не оказалось достаточно камней, чтобы выстроить вокруг себя крепость. Пусть их насмешки проходят мимо, подумала я в тот вечер. По крайней мере, у меня есть моя крепость. И она неприступна.

На следующий день после того, как работа была закончена, я снова стояла во дворе с березовой веткой в руке. День был прохладнее обычного, но окна были открыты. Оттуда доносился голос наставника Вана, и я позволила ему окутать меня, когда водила рукой по воздуху.

– Присмотритесь повнимательнее, – говорил он. – Ваш почерк многое рассказывает о вас. По одному взгляду на то, что вы написали, я могу понять ваши эмоции и ваше настроение. Я могу оценить вашу дисциплину и определить ваш стиль. Есть еще много секретов, которые раскроет ваше письмо, и вы встретитесь с ними, когда придет время.

Я жадно ловила каждое слово. Эти знания были драгоценны для меня, это был мой путь в мир. У меня не было формального образования, но в подчинении у наставника Вана я чувствовала, что становлюсь тем человеком, которым, как мне казалось, я хотела быть. Этот человек был сильным и благородным, как мой отец, добросердечным и опытным, как моя мать, тем, кто мог приглядывать за всем с мягкой рассудительностью, как моя бабушка. Если мне удастся стать таким человеком, подумала я, то, по крайней мере, я останусь близка с ними, даже если их больше не будет рядом. А еще я подумала, что все это не будет связано с Линь Дайюй или ее историей.

Настал день, когда мне уже не нужно было обводить каменные плитки, чтобы что-то написать. Вместо этого я подняла взгляд вверх, позволив иероглифам предстать перед глазами: плотным, мускулистым и прямым – таким же, как те, что висели в школе наставника Вана. Я рубила и взмахивала рукой в воздухе, пока иероглифы не заполнили все небо. Они приглашали меня ухватиться за них, вылепить их из пустоты. Или, возможно, вылепить их из самой себя.

Теперь я не только подметала ступеньки школы, а еще каждый день убирала класс после того, как ученики расходились по домам. Я молча двигалась по комнате, постоянно опасаясь потревожить влажную тушь, все еще висевшую в воздухе. Я скользила мимо двенадцати рабочих мест с метлой в руке, завороженная символами, оставленными студентами.

К тому времени я уже знала названия и назначение всех инструментов: кисть, бумага, пресс для бумаги, подкладка под бумагу, тушь, тушечница, печать, паста для печати.

«Хорошая кисть гибка, – говорил наставник Ван. – Одним взмахом она должна написать множество символов, будь то „ухо“, „коготь“ или „гора“. Чем мягче кисть, тем больше возможностей она может создать и тем больше вариаций линий».