Четыре сокровища неба

Не говоря ни слова, он наклоняется, хватает меня за рубашку и поднимает. На страшное мгновение я представляю, как он бросает меня в бездонную яму, которая, должно быть, существует в этой комнате, но тут моя спина касается чего-то холодного и твердого. Я не более чем обмякшее существо, прислонившееся к стене.

– Дыши, – говорит подмигивающий.

Я стараюсь дышать. Два вдоха, один выдох. Я закрываю глаза и думаю о бабушке, которая считает удары, держа руки у меня на коленях. «Два вдоха, один выдох, Дайюй. Повтори».

– Где я? – требую я ответа. Мой голос хриплый.

Он не отвечает. Я слышу шорох, потом щелчок. Помещение наконец озаряется светом. Это не подземелье, которое я себе представляла, а комната, очень похожая на ту, что была у меня дома. Я вижу стол, стул, ноги под собой, дверь. Надо мной квадратное окно под потолком, закрытое наклеенными газетами. Комната не маленькая, но кажется, что она неуклонно сжимается вокруг меня и подмигивающего мужчины, подстраивая свой размер под нас. Мы единственное, что имеет значение.

Подмигивающий мужчина становится на колени с фонарем в руке. Он не бессмертный дракон, который стал стражем, обратившись человеком и придя спасти меня. В свете фонаря его лицо кажется сотканным из огня.

– Хочу домой, – говорю я ему.

– Как тебя зовут? – спрашивает он, игнорируя меня. Голос, который я помнила мягким и добрым, теперь звенит опасностью. – Как тебя зовут? – снова спрашивает он.

Я молчу. Он шлепает меня тыльной стороной ладони. Когда костяшки пальцев касаются моей щеки, они издают звук, похожий на вспышку.

– Фэн, – шепчу я. Я заставляю себя не плакать.

– Хорошо, – улыбается он. – Сколько тебе лет, Фэн?

Я боюсь того, что он сделает со мной, если я скажу ему.

– Будем считать, что четырнадцать, – отвечает он на мое молчание. Свет фонаря мерцает. – Ты Фэн, сирота, тебе четырнадцать. И тебе всегда будет четырнадцать.

Теперь он стоит, глядя на меня сверху вниз.

– Отпустите меня домой, – говорю я. Мне кажется, что, если я буду умолять изо всех сил, он может снова превратиться в того доброго человека, который спас меня на рыбном рынке. Но он этого не делает. Вместо этого он прикладывает палец к губам и начинает уходить. С каждым шагом свет от фонаря сжимается, комната вокруг меня медленно исчезает. Когда он стоит у двери, все, что я вижу, это слабый желтый шар.

– Пожалуйста, – зову я, не зная, что последует, но зная, что будет хуже. Я снова говорю ему, что хочу домой. Желтый шар вздрагивает.

– Сирота Фэн, – говорит он, – нам предстоит долгий путь, прежде чем мы вернемся домой.

8

Иероглиф «черный», ?, можно представить состоящим из трех частей: «рот», «огонь» и «земля». Рот поверх земли. Кончик земли рассекает рот на две части. Под ними – огонь.

Но рот ведь розовый. Земля – коричневая. Огонь – это свет. Когда я впервые выучила этот иероглиф, то не могла понять, почему эти три части создают черный цвет.

– Если ты этого не знаешь, – сказал мне наставник Ван, – то никогда не сможешь написать иероглиф так, как он должно быть написан.

Когда подмигивающий человек ушел, он забрал с собой фонарь. И я думаю, что наконец-то поняла, почему эти три символа объединились, чтобы создать иероглиф для черного цвета. Сидя сейчас в этой черноте, я вижу себя внутри разинутого рта, в одном вздохе от падения в адское пламя земли. Я пишу «черный» пальцем, и хотя ничего не вижу, я знаю, что на этот раз я наконец написала иероглиф так, как он должен быть написан.

Черный: так исчезает время, а на его месте появляется нечто другое. Одиночество.

Я пытаюсь вспомнить: сколько времени прошло с тех пор, как меня похитили? Тогда был полдень – теперь, должно быть, ночь. Я даже не уверена, что это тот же самый день и та ночь, которая за ним последовала.

В темноте я притягиваю колени к груди и сжимаю локти. Если позволить страху одолеть меня, я никогда не найду дорогу назад. Ищи что-то настоящее, говорю я себе. Держись и не отпускай.

Красное здание с крышей цвета арахиса. Фонтан во дворе, укроп в саду. Нетерпеливые голоса учеников, выкрикивающих ответы. Наставник Ван читает лекцию о том, как оставлять пустоту в ладони. Наставник Ван, мой настоящий спаситель.

Я зажмуриваюсь и умоляю его прийти за мной в эту комнату. Я умоляю его вывести меня из нее.

Что он подумает, если я не появлюсь на следующее утро? Станет ли он беспокоиться или же он всегда знал, что так и будет – таинственный мальчишка, пришедший с улицы, двинется дальше по жизни, чтобы стать подлецом где-нибудь еще, а может, и умереть. Разве это имеет значение? Жизнь в школе будет продолжаться. «В каллиграфии, как и в жизни, мы не исправляем мазки, – часто говорил наставник Ван. – Мы должны признать: что сделано, то сделано».

Девочки постарше в моей рыбацкой деревне всегда рассказывали одну и ту же историю: за много лет до приезда моих родителей в деревне жила молодая девушка по имени Бай Хэ. Она была дочерью кузнеца, и кожа у нее была как стекло.