Четыре социологических традиции

Мы говорим о «Марксе» как о символе еще и потому, что ему удалось объединить различные направления анализа конфликта, которые существовали в его время. Хорошо известно, например, что Маркс опирался на философию Гегеля. Гегель более чем кто-либо другой со времен Гераклита подчеркивал значение конфликта, и для него это было решающим обстоятельством. Гегель был последним из великих германских политических философов и при этом наиболее динамичным из них. Кант показал, что реальность не дана в опыте сама по себе; она является нам только через призму наших субъективных идей, включая категории времени и пространства. Гегель сделал эти идеи менее субъективными и менее статичными, объясняя их как постепенное раскрытие Духа, которое составляет сам мир. В известном смысле Гегель (подобно Канту до него) встал на защиту религиозного мировоззрения в эпоху роста научного знания. Дух — это Бог, но понятый еретически и модифицированный таким образом, чтобы охватить меняющиеся исторический и физический миры, тайны которых постепенно раскрывались наукой. В противовес нахлынувшей волне химии, физики и биологии Гегель защищает духа в человеческом царстве сознания. Философия, религия и право — это не только субъективные реальности, но и реальности со своей историей, которые представляют Дух поднимающимся от низших к высшим формам просвещения и познания. В свете этих идей Гегель хотел показать, что чрезмерное внимание к материальному миру, характерное для науки, было только временным этапом в развитии Духа. Человеческое сознание неизбежно проходит через историческую стадию, в которой оно принимает внешние явления за сущности вещей. Дух, который является чистой идеей, внешне являет себя на каком-то этапе как идея материальных ве щей. Это происходит потому, что Дух здесь отделен от самого себя, отчужден и опредмечен — в дальнейшем Маркс и некоторые его последователи восприняли эти термины в свое мировоззрение. Однако в конце концов Дух приходит к полному самосознанию. Люди постепенно поймут, что и они, и мир являются Богом и Духом. Это состояние и будет золотым веком.

Как и во всех религиозных и околорелигиозных схемах, конечную точку гегелевской системы трудно представить себе в реальных терминах. Ранний мистицизм Гегеля (сформулированный в тяжелые дни германских национальных реформ, отвечавших на вызов Французской революции) уступил место идеологическому оправданию законов прусской монархии, как представляющей историческое или рациональное совершенство. К 1830–1840-м годам, когда Маркс был студентом, гегелевская система стала прекрасной основой для молодых либералов и радикалов, которые пытались сделать из нее гораздо более далекоидущие выводы. С точки зрения Гегеля, религия была прогрессивной силой, указывающей дорогу для будущей истории и преодолевающей человеческое отчуждение. Для младогегельянцев 1830–1840-х годов религия была инструментом прусского авторитаризма и потому должна была быть разоблачена и решительно очищена. Некоторые из них, подобно Дэвиду Штраусу, использовали новые критические методы для того, чтобы показать, что Иисус был человеком и исторической фигурой. Другие, подобно Бруно Бауэру (учителю Маркса), отстаивали религию, основанную только на любви без сверхъестественных санкций и консервативных догм. Третьи, подобно Людвигу Фейербаху, критиковали всю основу гегелевского идеализма, переворачивая его и настаивая на том, что мир всецело материалистичен. Власть науки, которую Гегель пытался превзойти и сдержать внутри своей идеалистической прогрессии, тем не менее продолжала расти, и интеллектуалы больше не придерживались религии, которая навязывалась грубой силой ортодоксального государства.