Четыре стороны сердца

Возвращаясь к этому раннему утреннему подъему и приезду на завод, где еще не было ни души, можно сказать, что уныние, одолевавшее Анри, так и не развеялось. И допущенные им с тех пор странные выходки (да, именно странные!) ничуть не отвлекли его от мрачных мыслей. Анри понимал, что у него в доме идет некий бой, о котором он доселе понятия не имел и в котором никак не мог разобраться, – вот она, первая проблема. Вторая заключалась в неравных силах противников: один был слаб и уязвим, другой – свиреп и безжалостен, и он не знал, как помочь этой беде, не навредив первому из них, с его слишком нежной, любящей душой. А в довершение несчастья перед Анри стояла еще и третья проблема: жертву связывало с ним кровное родство, ведь речь шла о его единственном сыне.

Этот новый Людовик, каким отец видел его теперь, а именно – отрешенный молодой человек, легкая добыча для всех и не защищенный никем, мог обороняться от внешнего мира разве только своим трехлетним молчанием. Увы, сам Анри до поры до времени трусливо закрывал глаза на оскорбительные выпады Мари-Лор, считая ее поведение просто смешным и нелепым. И теперь, обнаружив, что она отказывается делить ложе со своим супругом, что она объявила ему это еще месяц назад, поставив под сомнение его мужские качества, и что Людовик покорно сносит ее отпор, Анри, конечно, взглянул на ситуацию совсем иначе. Ибо вот уже много вечеров подряд Мари-Лор бросала в лицо мужчине, который любил женщин, худшее из оскорблений, хотя одному Богу известно, как Людовик любил женщин – любил куда больше, чем его отец, поскольку не мыслил для себя любви без покровительственной нежности и чуткости. Возможно, вчера вечером само Провидение позволило Анри Крессону, стоявшему под платаном, увидеть издали эти два лица – мужское, искаженное стыдом, страхом и невозможностью поверить, что все еще можно исправить, и женское – лицо этой шлюхи, с ее безжалостными словами. Шлюхи, чье хорошенькое личико, обращенное к его сыну, стало лицом убийцы, лицом юной фурии, способной на все. Вот когда он понял, отчего некоторые молодые мужчины могут спасовать, сникнуть перед этой породой женщин, с которыми им было суждено плодить детей и строить совместную жизнь. Разумеется, сам Анри не боялся ничего и никого, даже таких вот созданий, – не исключено, что они могли ему даже нравиться: он явственно чувствовал в себе прирожденную жестокость, инстинкт выживания, тягу к наслаждению и к власти над другими, еще более неодолимую, чем страсть к разрушению. Но в данном случае он стал свидетелем сцены, которая, несомненно, была прелюдией к разрыву, крушению прежней жизни, а ведь она могла быть счастливой, да она прежде и была счастливой, ибо судьба наделила Людовика – и отец знал это – всем, что нужно для счастья. Однако теперь его сына словно молния испепелила; временами он казался отцу то ли ангелом, то ли призраком. И нужно было сделать все возможное, чтобы Людовик снова уверовал в себя, чтобы он поверг в прах эту горгону с такими нежными чертами, в таких элегантных нарядах, эту супругу, с ее безупречным телом и уродливой душой, эту бессердечную гадину.

В молодости – кажется, годам к двадцати – Анри Крессон прочел всего Бальзака и позже, в самые решающие, переломные моменты своей жизни, всегда мысленно возвращался к его романам, чьи герои нередко были сентиментальны и даже, по его мнению, трусоваты, а мир, грозящий потерями и душевным крахом, состоял из жертв и негодяев, из юных карьеристов и всемогущих богатых дебилов. О нет! Нет! Его Людовик не принадлежал ни к этим циничным юнцам, ни к этим властолюбцам. Нормальный мужчина не добивается успеха, используя женщин. И если он, Анри, терпит у себя в доме бедолагу Филиппа, то лишь потому, что тот – брат его жены, без гроша в кармане, а безденежье Анри считал такой же тяжелой и опасной хворью, как опоясывающий лишай или полиомиелит.

Предаваясь раздумьям у себя в кабинете, он сломал три или четыре карандаша, разорвал несколько документов, а из клочков сложил голубей, которые, пролетев мимо окон нижнего помещения, дали понять его секретарям, что сегодня хозяину лучше не перечить. Один из этих треугольников, посланный со второго этажа и мелькнувший в окнах первого, поверг в панику весь его персонал, точно пожарный набат.

* * *