Людмила Семёновна выглядела лет на десять-пятнадцать старше Светланы. Имела соответствующие внешность и комплекцию. Но солидной не выглядела. В её глазах прыгали непонятные смешинки. Она величественно кивнула, явно кого-то пародируя, и пропустила их в кабинет. Вошла последней, закрыла дверь, повернула ключ в замке и встала в воинственной позе, уперев руки в бока.
- Ну! Давай! Прорабатывай!
Светлана деликатно отвернулась. Сделала вид, будто с любопытством разглядывает кабинет, стенды и таблицы, развешанные на стенах. Она готовилась к суховатой нотации и чуть не подпрыгнула от неожиданности, услышав вполне человеческую, возмущённую тираду:
- Люська, тебе сколько лет?! Это что, игрушки?! Ты ведёшь себя хуже учеников! Устроила цирк, понимаете ли! Кто тебя после этого уважать будет, кто будет слушаться?! Ты педагог или где?
Светлану немного покоробило употребление распространённого оборота “или где”. Но она моментально забыла о царапнувшем её недоумении, услыхав ответ женщины-скалы.
- Вот именно, что педагог! - весело отозвалась Панкратова. - И понимаю, как их учить надо. Ну, заставишь ты его пройтись по струночке. Ну, накажешь. Так он у тебя за спиной всё равно будет мимо ведра мусор швырять. А надо, чтобы он всегда туда попадал. И не только он.
- Да, надо, - согласилась Галина Ивановна. - Но не такими же методами!
Голос её звучал раздражённо. От сдержанной корректности не осталось и следа.
- А какими? Какими? - взвилась Панкратова. - Ты считаешь, в данном случае уместно?
- Вполне уместно.
- А ты не помнишь, кто сказал, что наказание воспитывает раба?
Наступила пауза сродни мхатовской. Светлана оторвала взгляд от шкафов с разнообразными книгами, папками, тетрадями, перевела его на спорщиц. Галина Ивановна выглядела сердитой, надутой. У Светланы неприятно сделалось на душе. Не может быть, чтобы завуч не знала, кто так сказал. Даже Светлана знала, хоть им историю педагогики преподавали в институте с пятого на десятое. Но разве можно в наши дни апеллировать к высказываниям Крупской, сделанным в сумасшедшее, дикое время? Ко всему, не была Крупская педагогом. Просто её товарищи разносили по кирпичику старый мир, ей же досталось громить педагогику. Нет, тут что-то не то было. Явно какой-то давний спор, сути которого Светлана не знала и понять не могла. Всем своим существом, тем не менее, была на стороне Галины Ивановны, а не этой… Люськи, пытавшейся воззвать к тени неопрятной старухи, воевавшей с гениальным Макаренко и отправлявшей лучшие детские книги на костёр. Светлана не любила сей исторический персонаж, жену вождя мирового пролетариата. Очочки эти её, мятые шляпки, вечно растрёпанные волосы, как будто заколок тогда не существовало. Уж для фотографирования могла бы и причесаться, подтянуть, поправить одежду. Мы не рабы, рабы немы. Или не мы? Галина Ивановна тем временем немного остыла, взяла себя в руки. Недовольно буркнула:
- Ты предлагаешь вообще не наказывать? Не у Макаренко ли твоего любимого был лозунг “раз плюнешь, три дня моешь”?
- Я? - изумилась Панкратова. Она подошла ближе к завучу. - Да я сейчас наказала этого Переверзева, как тебе и не снилось. Если бы он у тебя три дня коридор подметал, как минимум половина школы ему бы сочувствовала. У Макаренко, между прочим, другие условия были. Надо же понимать. А у меня теперь те же полшколы будут бояться мимо бачка у всех на глазах попасть. Да и в полном одиночестве тоже. Никому не хочется мазилой быть.
Нечто разумное в доводах Панкратовой, безусловно, присутствовало. Светлане не хотелось этого признавать. Не по сердцу пришлась Людмила Семёновна. Вся какая-то… развинченная, разболтанная. То ли дело Галина Ивановна? Ей неудержимо тянуло подражать.