Четыре Сына. Рождение легенд

– Неважно. У него медальон был, круглый, золотой. На нем гравировка с мордой тигра или пантеры. Неважно в общем, но где-то я это уже видел.

– Голова тигра? Без оскала? – уточнил повисший на плече Белого Пиксар.

– Да!

– Так это же символика Берханов, – пыхтя от подпрыгиваний на одной ноге, сказал Пикс.

– Это того неудачника, что развалил объединенный юго-восток?

– Нет. Это того, который объединил, – поправил Пиксар.

– Но там же всю семью вроде убили? Наследников быть не должно, – непонимающе произнес Дамаск, вспоминая уроки Маркеша.

– Да. Но некоторые, после того как всю семью вырезали, начали носить вещи с этой символикой, доказывая тем самым верность истинным Берханам, а не тому предателю, что носит их фамилию.

– Я слышал об этом… – задумчиво произнес Шах. – Но вроде бы символ с головой тигра можно носить лишь Берханам. А те, кто им предан носят символ клыка тигра.

– Да. Но истинных Берханов-то уже не осталось. Думаю, некоторые решились носить голову тигра. В качестве доказательства безграничной преданности. Ведь клык не самая четкая сигнатура, – поделился своими измышлениями Пиксар.

– А разве символика этого… как его… Хмириса не такая же? – поинтересовался Дамаск.

– Нет. Он взял родовую символику своей матери – орла.

Слева послышался громкий хлопок, заставив медленно бредущих Дамаска, Шаха и Пиксара одновременно вздрогнуть.

Держась за ребра, к ним хромал Ганс.

– Ты точно в порядке? – спросил его Дамаск.

Парень вновь показал тот же жест с оттопыренным большим пальцем кверху. Доковыляв до друзей, зеленоглазый остановился и начал жестами что-то активно объяснять. Сначала он указал в сторону (Дамаск понял, что имелись ввиду главные эссорские ворота, значит, речь пойдет о наемнике), потом двумя руками провел по вискам, затем по голове до поясницы, после чего похлопал себя сзади по шее и нарисовал на ней невидимый крест.

– Не понятно, Ганс! – озвучил общую мысль Шах.

Парень раздраженно выдохнул, с недовольством посмотрев на скорпуса. После чего повторил все жесты заново.

– Ганс говорит, что наемник квихельм! – перевел Пиксар.

– Этого не может быть. У него стриженные волосы. Маркеш говорил, что квихельмы лучше руку себе отрежут, чем свои хвосты, – не согласился скорпус.

Ганс вновь начал интенсивно хлопать себя по шее сзади. Ничего не поняв, скорпус злобно выматерился. На помощь опять пришел Пиксар, уточняюще спросив:

– У него на шее что-то было?

Интенсивно качая головой в знак подтверждения, парень нарисовал в воздухе крест.

– Татуировка?

Ганс вновь утвердительно кивнул.

– У него была татуировка в виде креста на шее, – перевел Пикс, после чего обратился к немому: – А крест обвивал плющ?

В этот раз ответ был отрицательный.

– Да. Это, однозначно, был квихельм. В ранге Подмастерья, – подытожил Пиксар, забыв про сломанную руку. – Но как-то все странно… Очень странно…

Шах обменялся с Дамаском взглядами, в которых смешались непонимание, изумление и сильное беспокойство. Они же неприкосновенны для квихельмов. В этот момент, к ним подбежали карберы.

– Савит!.. – задыхаясь, начал было один из стражей султана.

Но Дамаск не дал ему говорить, перебив твердым приказом:

– Вы трое отправляйтесь к главным воротам. А вы помогите савиту и грану Пиксару.

Видя плачевное состояние господ, трое карберов стремглав бросились в сторону въезда в Эссор. К Гансу подбежал оставшийся на месте стражник и, став ему опорой, направился в сторону дворца. Дамаск передал Пиксара второму карберу, а сам подошел к отставшему от всей этой компании Шаху.

– Зачем ты послал к главным воротам? – спросил на керабском скорпус.

– Надо забрать трупы несчастных, – сведя брови, ответил маг.

– Какие трупы?

– Не думаю, что квихельм оставил кого-то в живых, когда входил в Эссор.

– А за ним ты никого не пошлешь?

– Нет, – отрезал Дамаск.

Глава 22

Возвращение былого.

Бывает, чего-то ждешь с замиранием сердца, боишься, волнуешься, переживаешь, а в итоге, происходит обычный "пуф!". Разговор с Айданом был как раз из этой серии. Энира решила, что оправдываться перед ним не будет. Во-первых, не было смысла, король уверен, что Хардраг говорил ему только правду и ничего кроме правды. Во-вторых, лира не понимала с чего она вообще должна оправдываться. Но он так грозно сказал: "С тобой я поговорю позже", что волей-неволей она ожидала чего-то большего.

Однако вместо нравоучений, чтений морали, оскорблений или еще что-то в этом роде, был лишь повествующий рассказ Айдана о его принципах в отношении молодых особ, вроде Эниры. Какие-то туманные речи о возвышенности чувств, о красоте душевной и физической, о власти и надежном тыле. В общем, лира воспринимала все это как полнейшую ахинею больного королевского сознания. В итоге, наступил момент, когда Энира перестала его слушать и начала думать, где же все-таки Хардраг словил эту жуткую стрелу, так сильно искалечился, и почему, несмотря на то, что его грудь была исполосована так, будто об нее чесался дикобраз, рубашка Тэйпа была целой и невредимой, даже на месте проткнутого плеча.