Четыре танкиста и собака

Овчарка поправилась. В весе она не прибавила, но взлохмаченная шерсть начала укладываться, блестеть, а черный кончик носа опять стал подвижным и влажным. А потом врачи сняли ему гипс, и пес с удивлением долго разглядывал свою лапу, худую, голую, как будто чужую. Привыкнув ковылять на трех лапах, он боялся наступить на четвертую и, лежа на подстилке, долго и старательно вылизывал ее языком. При этом он чувствовал приятное подрагивание, зуд под кожей и все более быстрое движение крови. Уверенный в том, что раз это помогает ему, то должно помогать и другим, Шарик применял это же лечение к Янеку и лизал пальцы его правой руки, которая бессильно свешивалась с постели. Возможно, он был прав, потому что иногда случалось, что Кос слегка шевелил пальцами.

Дня через два после снятия гипса с лапы Шарика ожил Елень. В обед он съел две порции и попросил третью. После третьей он немного передохнул и с разрешения врача получил четвертую. Укрепив таким образом подорванные силы, он сел, посидел минут пятнадцать, встал и с раскрасневшимся от усилия лицом двинулся вдоль койки, а затем дальше. Опираясь о стену, он грохотал по полу ногой, неподвижно закрепленной в металлических шинах.

Саакашвили внимательно следил за ним, потом глубоко вздохнул.

— Бра-аво, Густлик, — сказал он, запинаясь, — ге-ерой…

— Дайте мне пить, — прошептал Янек.

Они оба были еще перевязаны — у Григория грудь, а у Коса голова, и у обоих были руки в гипсе. У Янека — левая, а у Саакашвили — правая.

— Я вижу, экипаж начинает возвращаться к жизни, — констатировал старшина Черноусов и, погладив усы, тихонько крикнул: — Ура, товарищи!

Крикнул потому, что «ура» надо кричать, а тихонько — чтобы не привлечь в палату кого-нибудь из врачей или санитаров. Старшина как раз занимался делом запрещенным и сурово искореняемым во всех госпиталях — он чистил оружие, которое тайно хранил.

Этим оружием был пистолет системы «маузер», с длинным стволом, с вместительным прямоугольным магазином, с деревянной кобурой, которую можно было присоединить к пистолету как приклад. Вещь была хорошая, радовавшая глаз и сердце солдата. Только ему одному известными способами протащил Черноусов контрабандой свой маузер через все контрольные пункты, через все бани, прятал его в матрасе, под подушкой, время от времени доставал оттуда, чистил и рассматривал, следя, чтобы никто не захватил его врасплох за этим занятием.

Черноусов посмотрел на дверь, выглянул в окно и быстро спрятал пистолет.

— Товарищи, внимание: кто-то к нам приехал. Разрешите пойти на разведку и потом доложить.

Ему уже давно сняли гипс, но руку он носил осторожно, двигал ею несмело. Зато ноги у него были здоровые, и он бодро зашагал, шлепая по коридору госпитальными сандалиями. Вскоре он вернулся и с удивлением сообщил:

— Новогодние подарки привезли, только не понятно, почему так рано?

— Так это же не сочельник. А где они? — спросил Елень.

— В клубе. С ними врач разговаривает и сюда не пускает. Приехали и наши, и ваши. Там одна дивчина вами интересуется.

— Я схожу. Только поддержи меня немного под руку.

Старшина помог Еленю надеть голубой госпитальный халат, и они оба вышли. Шарик хотел побежать за ними, но оглянулся на Янека и вернулся на свое место.

Их не было довольно долго.

— Где-е их черти носят, — ворчал Григорий, прислушиваясь к гомону в другом конце коридора, а потом к шуму мотора во дворе.

Наконец они вернулись, неся три комплекта обмундирования.

— Вы-ыписывают? — не понял Григорий.

— Как же, тебя вместе с койкой должны были бы выписать, — съязвил Елень и, улыбаясь, показал форму. — Погляди-ка лучше сюда, на погоны.

Погоны действительно были интересные. Саакашвили, узнав свою форму, увидел на ней красивые позументы сержанта, а на двух других — тройные нашивки плютонового.

— Теперь видишь? Все мы в чинах. И бумаги дали. Янек, посмотри, Янек. — И он поднес форму к постели Янека.

— А тебе вот еще шерстяной шарф. Сказала, что сама вязала…

Кос повернул голову, внимательно посмотрел и зашевелил губами. Елень не расслышал и наклонился к нему.

— Письмо?

— Письмо не дала.

Открылась дверь. Вошла Маруся, неся стакан, до половины наполненный розовым раствором, из которого торчали термометры. Она поставила стакан на подоконник и всплеснула руками.

— Кто вам принес форму? Я должна сейчас же все унести. Если профессор увидит такой беспорядок, он мне шею намылит. — Она забрала обмундирование и, уходя, добавила: — Как захотите посмотреть, скажите, и я потихоньку принесу.

Она вышла, но почти тотчас же они опять услышали ее быстрые шаги; она вбежала в комнату и присела на край койки Коса.

— Сегодня такой хороший день: ты чувствуешь себя лучше, получил новое звание, и от меня тебе тоже подарок.

Она засунула руку за белый халат и в эту самую минуту увидела лежащий на табурете шарф из голубой шерсти, перевязанный лентой.

— Ой, какой красивый и мягкий. От кого получил?

— Его любят девушки, — сказал Черноусов. — Я сам видел ту, что этот шарф принесла. Красивая девушка, волосы у нее словно спелая пшеница.