Читаем Четыре туберозы полностью

Когда мы вернулись после утренней вылазки, и я, окровавленный и усталый, снимая на ходу меч, переступил порог своей опочивальни, разом встали кругом стены моей обычной комнаты, и оглушительно-долгий звонок заставил меня бросить поспешно железные щипцы, которыми я размешивал угли, и идти отпирать уже давно ожидавшему почтальону.

Дни проходили.

И так, чередуясь в моём сознании и сплетаясь двойной глубиной, шла моя жизнь…

Родные говорили, что я исхудал и болен. Они уверяли, что это — усталость, что надо бросить на время дела и поехать отдыхать к морю.


А замок томился в осаде. Ненавистный карлик окружил его железным кольцом. Запасы таяли, и с каждым днём всё угрюмее становился старый оруженосец, и всё дольше оставалась склонённой перед алтарём женщина с золотыми волосами.

Я помню всё и не удивляюсь ничему.

Я помню ожесточённый бой, где погиб, сражаясь один с двадцатью, мой бледный товарищ.

Я помню, как я нагнулся над умирающим другом, и моё ухо приняло чуть слышный шёпот: «Хорошо умирать за тебя… и за неё…».

И когда мы привезли в замок его тело, я помню, как горестно рыдала женщина с золотыми волосами над тем, кто любил её бескорыстной и чистой любовью.

И чему было мне удивляться, когда однажды, выйдя утром из дома и дорогой просматривая газету, я увидел имя моего бледного друга в траурной рамке с известием, что он «волею Божьей скоропостижно скончался».

Я был недолго у его гроба. На наголовье из белой парчи отчётливо рисовался мертвенный очерк его головы с острым профилем и глубоко сидящими глазами.

У гроба плакала худая прекрасная дама. Это была его жена.

Но у меня не было слёз для бледного друга. — Его я оплакал раньше, и в серебряных латах он был и мёртвым красивее, чем в этой чёрной одежде.

А когда я вернулся оттуда и, заперев дверь комнаты, разом увидел перед собой уходящие в сумрак своды, и мою шею обвили исхудалые женские руки, и золотая волна волос скатилась на мою грудь, моё решение было принято…


Я помню последнюю отчаянную схватку. Удары мечей о мечи… Треск ломающихся копий… Глухой стук прорубаемых лат… Стоны и проклятия… Предсмертные хрипы… Коней, грызущих друг друга… Тела, коченеющие в смертельных объятьях.

Я помню, как я бился один со многими и как упал, обессиленный…

А потом… тюрьма… связанные руки… Жёсткая солома на камнях.

* * *

И снова постель в моей комнате. Ровно горит лампа под зелёным абажуром. Доктор готовит питьё, а сестра мерно и неторопливо читает книгу. Это «Баллада» о страданиях узника.

И порой я тихо смеюсь, и доктор глядит на меня с тревожным вопросом…

* * *

И вот уже опять нет комнаты, и нет зелёного абажура, и нет тревожных озабоченных лиц, и надо мной опять нависли угрюмые своды, и за окном чуть слышны монотонные оклики часовых.


Я хорошо помню тот день, когда меня привели к моему победителю.

В огромном зале, на возвышении, сидел он на троне — ненавистный горбун, одетый в золото. Его горб противно топырился под мантией из горностая, и змеиные глаза горели кровавым блеском, как карбункулы в его короне.

Кругом него толпилась свита, блестели кафтаны и латы, колыхались перья на шлемах и горели жемчугами высокие причёски дам.

Стража вела меня к нему. Я был безоружен, но руки мои не были связаны.

Я медленно подходил к нему, а он подпрыгивал от нетерпения на шитых золотом красных подушках, и улыбка растягивала его безобразный рот.

«Пусть введут её, мою невесту. Подайте мне кубок с пурпурным вином, мой брачный кубок», — раздался голос с трона, визгливый и скрипучий.

Вдруг внезапное смятение у дверей. Вбегает испуганный человек… он бледен… он падает на колени у трона.

«Господин! Она умерла… Женщина с золотыми волосами… Она убита её старым слугою… Он убил её и себя…».

Всё замолчало кругом.

Серо-бледным стало лицо горбуна, и глаза его, налитые кровью, почти выкатились из орбит…

Бешеный восторг наполнил мою душу. Он сдержал слово, верный старый оруженосец.

И я не достанусь тебе на потеху, проклятый владыка.

Мгновенье ещё…

Я быстрым движеньем вырвал кинжал из-за пояса ближайшего стража…

Прыжок вперёд…

Совсем близко передо мной бледно-зелёное лицо, искажённое страхом и злобой, с налитыми кровью глазами…

Удар… и удар…

Мой кинжал потонул в его грузном теле.

Далеко брызнула алая струя… Вот тебе брачный кубок, проклятый карлик!

Я хохотал, рассыпая удары…

Я прыгал, как бешеный волк, я извивался, как змей…

Но вокруг плотно сомкнулось стальное кольцо, и несколько мечей разом вонзилось мне в грудь.

Я упал, и радостный смех последний раз сорвался с моих губ.

* * *

И опять моя тихая комната, и лампа с зелёным абажуром, и сестра с Библией, и задумчивый доктор.

Я лежу, закрыв глаза…

Мерно звучат голоса Священной книги…

«Мне отмщение, и Аз воздам…».

Но я не вслушиваюсь в слова.

Книга закрыта. О чём там шепчутся они?.. Мой слух ещё достаточно тонок.

«Надежды нет… Не доживёт до утра…».

А я слушаю, и улыбаюсь, и радостно жду, чтоб Смерть разрубила тот двойной узел, который так мучительно и сложно завязала мне Жизнь.

Алая книга**

ДРАКОН

Перейти на страницу:

Все книги серии Символы времени

Жизнь и время Гертруды Стайн
Жизнь и время Гертруды Стайн

Гертруда Стайн (1874–1946) — американская писательница, прожившая большую часть жизни во Франции, которая стояла у истоков модернизма в литературе и явилась крестной матерью и ментором многих художников и писателей первой половины XX века (П. Пикассо, X. Гриса, Э. Хемингуэя, С. Фитцджеральда). Ее собственные книги с трудом находили путь к читательским сердцам, но постепенно стали неотъемлемой частью мировой литературы. Ее жизненный и творческий союз с Элис Токлас явил образец гомосексуальной семьи во времена, когда такого рода ориентация не находила поддержки в обществе.Книга Ильи Басса — первая биография Гертруды Стайн на русском языке; она основана на тщательно изученных документах и свидетельствах современников и написана ясным, живым языком.

Илья Абрамович Басс

Биографии и Мемуары / Документальное
Роман с языком, или Сентиментальный дискурс
Роман с языком, или Сентиментальный дискурс

«Роман с языком, или Сентиментальный дискурс» — книга о любви к женщине, к жизни, к слову. Действие романа развивается в стремительном темпе, причем сюжетные сцены прочно связаны с авторскими раздумьями о языке, литературе, человеческих отношениях. Развернутая в этом необычном произведении стройная «философия языка» проникнута человечным юмором и легко усваивается читателем. Роман был впервые опубликован в 2000 году в журнале «Звезда» и удостоен премии журнала как лучшее прозаическое произведение года.Автор романа — известный филолог и критик, профессор МГУ, исследователь литературной пародии, творчества Тынянова, Каверина, Высоцкого. Его эссе о речевом поведении, литературной эротике и филологическом романе, печатавшиеся в «Новом мире» и вызвавшие общественный интерес, органично входят в «Роман с языком».Книга адресована широкому кругу читателей.

Владимир Иванович Новиков

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Письма
Письма

В этой книге собраны письма Оскара Уайльда: первое из них написано тринадцатилетним ребенком и адресовано маме, последнее — бесконечно больным человеком; через десять дней Уайльда не стало. Между этим письмами — его жизнь, рассказанная им безупречно изысканно и абсолютно безыскусно, рисуясь и исповедуясь, любя и ненавидя, восхищаясь и ниспровергая.Ровно сто лет отделяет нас сегодня от года, когда была написана «Тюремная исповедь» О. Уайльда, его знаменитое «De Profundis» — без сомнения, самое грандиозное, самое пронзительное, самое беспощадное и самое откровенное его произведение.Произведение, где он является одновременно и автором, и главным героем, — своего рода «Портрет Оскара Уайльда», написанный им самим. Однако, в действительности «De Profundis» было всего лишь письмом, адресованным Уайльдом своему злому гению, лорду Альфреду Дугласу. Точнее — одним из множества писем, написанных Уайльдом за свою не слишком долгую, поначалу блистательную, а потом страдальческую жизнь.Впервые на русском языке.

Оскар Уайлд , Оскар Уайльд

Биографии и Мемуары / Проза / Эпистолярная проза / Документальное

Похожие книги

Убить змееныша
Убить змееныша

«Русские не римляне, им хлеба и зрелищ много не нужно. Зато нужна великая цель, и мы ее дадим. А где цель, там и цепь… Если же всякий начнет печься о собственном счастье, то, что от России останется?» Пьеса «Убить Змееныша» закрывает тему XVII века в проекте Бориса Акунина «История Российского государства» и заставляет задуматься о развилках российской истории, о том, что все и всегда могло получиться иначе. Пьеса стала частью нового спектакля-триптиха РАМТ «Последние дни» в постановке Алексея Бородина, где сходятся не только герои, но и авторы, разминувшиеся в веках: Александр Пушкин рассказывает историю «Медного всадника» и сам попадает в поле зрения Михаила Булгакова. А из XXI столетия Борис Акунин наблюдает за юным царевичем Петром: «…И ничего не будет. Ничего, о чем мечтали… Ни флота. Ни побед. Ни окна в Европу. Ни правильной столицы на морском берегу. Ни империи. Не быть России великой…»

Борис Акунин

Драматургия / Стихи и поэзия