Четыре тысячи недель. Тайм-менеджмент для смертных

Ограничения, которых мы пытаемся избежать, когда занимаемся саморазрушительной прокрастинацией, часто никак не связаны с тем, сколько мы можем сделать за доступное время. Обычно такое состояние вызвано тревогой, что нам не хватит способностей, чтобы качественно выполнить работу, что другие воспримут ее не так, как мы хотим, или вообще что-нибудь пойдет не по плану. Философ Костика Брадатан приводит в пример легенду о зодчем из персидского города Шираза, придумавшем, как построить самую красивую мечеть в мире{56}. От красоты здания захватывало дух; оно было оригинальным, но выдержано в классических пропорциях, своим величием внушало благоговейный трепет, но не подавляло. Все, кто видел архитектурные планы мечети, хотели их купить или украсть; знаменитые строители на коленях умоляли архитектора поручить им работу над сооружением. Но зодчий заперся в своей мастерской, где смотрел на планы три дня и три ночи, – и в конце концов сжег их. Может быть, он и был гением, но при этом еще и перфекционистом: в его воображении мечеть была идеальна, и мысль о компромиссах, на которые пришлось бы пойти, чтобы воплотить замысел в реальность, мучила его. Даже лучшие строители неизбежно потерпели бы неудачу в попытке воссоздать его планы в точности до деталей. К тому же не в его власти было защитить свое творение от губительного воздействия времени – ни от обветшания, ни от мародерствующих армий, которые в конце концов сровняли бы мечеть с землей. Построить ее значило бы принять всё, что было не в его силах. Уж лучше лелеять идеальную мечту, чем отдаться в руки реальности со всеми ее ограничениями и непредсказуемостью.

Брадатан утверждает, что, когда мы прокрастинируем по поводу чего-то важного для нас, то, как правило, находимся примерно в таком умонастроении. Мы не видим или не желаем признавать, что любая попытка воплотить наши идеи в реальность никогда не сравнится с мечтами о них. Потому что реальность, в отличие от фантазии, это область, которую мы не можем безгранично контролировать, где не можем рассчитывать на то, что будем соответствовать своим перфекционистским стандартам. Что-нибудь – наши ограниченные таланты, время, контроль над происходящим и над действиями других людей – обязательно помешает нашему творению стать абсолютным совершенством. Звучит удручающе, но на самом деле эта мысль освобождает. Если вы не делаете чего-то, потому что боитесь, что не справитесь достаточно хорошо, успокойтесь: по безупречным стандартам, существующим в вашем воображении, вы точно не справитесь достаточно хорошо. Так что вполне можно начинать делать.

Прокрастинация, вызванная желанием избежать мыслей о конечности, не ограничивается профессиональной сферой. Это может оказаться серьезной проблемой и в любовных отношениях: из-за отказа признавать правду о конечности всего на свете пары зачастую годами существуют в подвешенном состоянии. Хорошим предостережением может послужить история Франца Кафки, худшего ухажера на свете{57}. Главная в его жизни любовная связь началась в Праге летним вечером 1912 года. Ему было 29 лет. В тот вечер, ужиная в гостях у своего друга Макса Брода, он познакомился с двоюродной сестрой хозяина Фелицией Бауэр, приехавшей из Берлина. Ей было 24 года, она обладала независимым складом ума и к тому времени уже сделала определенную карьеру в немецкой промышленной компании. Практичная энергичность Фелиции понравилась нервному, тревожному Кафке. О чувствах девушки нам мало известно, так как сохранились только свидетельства со стороны Кафки, но он был очарован, и вскоре между молодыми людьми завязался роман.

Но роман был эпистолярным: за следующие пять лет влюбленные написали друг другу сотни писем, но встречались лишь несколько раз, и похоже, что каждая встреча была для Кафки мучительной. Спустя семь месяцев после знакомства он наконец-то согласился встретиться во второй раз, но в назначенное утро прислал телеграмму, в которой сообщил, что не придет. Потом он все же явился, но был угрюм. Когда влюбленные наконец объявили о помолвке, родители Бауэр устроили в честь этого события прием. В дневнике Кафка признается, что во время приема «был закован в цепи, как преступник». Позже, встретившись с невестой в берлинской гостинице, Кафка разорвал помолвку, но переписка продолжилась. (Хотя Кафка и в письмах тоже оставался нерешительным. «Ты совершенно права, это безумие – столько писем, я сам вчера начал писать об этом письмо и завтра же Тебе его отошлю», – написал он однажды Фелиции, очевидно, в ответ на ее предложение сократить переписку.) Два года спустя они снова обручились, но ненадолго: в 1917 году Кафка расторг помолвку во второй и последний раз под предлогом туберкулеза. Бауэр (надо думать, со вздохом облегчения) вышла замуж за предпринимателя, родила двоих детей и переехала в Соединенные Штаты, где открыла успешную трикотажную фабрику. Она оставила позади любовную связь с таким количеством кошмарных и непредсказуемых поворотов, что трудно назвать ее иначе как кафкианской.