Четыре вечера с Владимиром Высоцким

Рязанов. Это был актер-исполнитель или актер-автор? Есть актеры, которые блистательно, виртуозно воплощают режиссерский замысел. Есть актеры, которые несут очень большое личное творческое начало. И тогда происходит не монолог режиссера, воплощенный в актере, а диалог режиссера и актера. Что это был за случай?

Митта. Ответить непросто. Он был настолько выше всего того, что делалось вокруг… Для него удовольствием было принимать и выполнять то, что мы хотим. А когда мы его спрашивали, у него всегда была точка зрения на все абсолютно, но он ее никогда не высказывал и никогда не настаивал. Ему как актеру было интересно сделать лучшим образом то, что созревает сейчас на площадке. И еще, это был абсолютно актер импровизации.

Все, что менялось — а у нас довольно часто на съемках многое меняется, — никогда не заставало его врасплох. Изменить что-то для него было праздником, сымпровизировать что-то для него было просто подарком. И не было случая, чтобы мы на чем-то столкнулись.

Другое дело, я понял в конце, что картина его не очень устраивала, он ожидал более фанатического развития событий, более острого конфликта. Он никогда не говорил про картину плохо, свою работу уважал, но, как мне показалось, рассчитывал на большее. Я тоже думал, что добьюсь более серьезных результатов. Картина имела большой зрительский успех, ее смотрели с удовольствием, как веселую комедию. А задумана она была как трагикомедия. Там, конечно, есть накладки, в этой картине.

Рязанов. Ну, у кого нет накладок? В каждой картине режиссер знает прекрасно, что ему не удалось. А во время съемок картины он сочинял песни? Хватало у него еще энергии, сил и времени на то, чтобы, снимаясь, сочинять песни?

МИТТА. Тоже сложный вопрос Он довольно часто ночевал у меня, потому что его дом в то время находился на окраине Москвы, а мой стоял на поддороге… Я не помню случая, чтобы когда-нибудь он, как бы он ни устал, заснул раньше, чем мы. Всегда я уходил спать, а он сидел, работал. И я не помню случая, чтобы разбудил его когда-нибудь. Всегда, когда я вставал — а я просыпаюсь рано, — он уже сидел и писал. Он работал рано утром и поздно вечером, когда вся суета дня проходила. Я нашел тогда в литературе о Петре Первом, что Петр Спал всю жизнь четыре часа в сутки, то есть жил без жизненных циклов — это называется астенический гипоманьяк. И вот здесь, похоже, было то же самое. У него в работе всегда было песен восемь-десять примерно. Я видел, как это происходило. Он их очень быстро писал, мелким-мелким почерком на двух сторонах тетрадки. Тетрадка всегда была при нем. Потом очень много правил, зачеркивал, вписывал. Если правки становилось уже совсем много, он переписывал песню начисто и опять продолжал ее править. Это была как будто бы незначительная правка, но чрезвычайно скрупулезная. И так же долго он отрабатывал модель исполнения песни.

Рязанов. А музыка как сочинялась?

Митта. Я не знаю… Просто на мелодию, которая у него уже была, видимо, в голове, он писал слова. Я это почему говорю? Я много раз был свидетелем тому, как изменялись фразы, выражения, интонации, паузы. Но никогда не наблюдал, чтобы изменилась мелодия песни.

Я знаю только то, чему был свидетелем. Ну, во всяком случае, мысль о том, что он пел легко, как птица, и сочинял песни, так сказать, с ходу, — это неправда.

Он очень подолгу работал над каждой песней. Когда заканчивал работу, песня уже была абсолютно неизменна.

Его можно было просто ногами к потолку, а он бы ее спел совершенно точно, то есть так, как она у него в мозгу сидит. Причем это не было механическим повторением. Отнюдь! Просто он как профессиональный актер запоминал все: рисунок мизансцены, интонации, движения, ход мысли. Он мгновенно перевоплощался в песню, исполнял ее точно.

Рязанов. Если он пел для пяти человек или для тысячи человек, он тратился одинаково?

Митта. Он тратился-то одинаково, но в нем было поразительное ощущение дистанции. Когда он пел на огромный зал, он пел на огромный зал. Когда он пел для пяти человек, это было на пять человек, а не на шесть.

Это ощущение контакта с аудиторией у него было абсолютно инстинктивное.

У него было что-то такое от животного, от поющего зверя. Он пел всем существом и полностью завораживал аудиторию. Лишнего не было, а то, что было, забирало всех. Ощущение от каждой песни было просто гипнотическое. Уже потом я со стыдом вспомнил, что ни разу не слышал его на большой аудитории, ни разу. Как правило, это было в узкой аудитории. В общем, я его знаю как камерного актера.

Рязанов. А во время съемок, скажем, когда бывали простои, ждали погоды, он никогда не пел?

МИТТА. Нет, для него песня была серьезным делом! Работа была работой, съемка — это была съемка, а…

Рязанов. Песня — тоже работа, но другая?