Четыре войны морского офицера. От Русско-японской до Чакской войны

Канонерская лодка «Хивинец» стояла кормой к берегу, заведя кормовые швартовы и перекинув с полуюта на набережную сходни, крайней в ряду нескольких военных судов, имея соседом слева несуразной конструкции уродливый греческий броненосец «Псара», а справа – какой-то обшарпанный пароход под тем же бело-голубым в полоску флагом, разгружавший на набережную, с невероятным лязгом лебедок, содержимое своих трюмов. Сквозь грохот разгружающегося парохода отчетливо слышались пронзительные голоса мальчишек – продавцов газет, орущих свое – «Эфемеридес, Астрапи, Эстия!..»

Под белоснежным тентом, протянутым над полуютом канонерки, небольшая группа офицеров совершала свое dolce far niente, после трудового корабельного дня; впрочем, трудового весьма относительно, ибо командир лодки не обременял свой экипаж непосильным трудом, заботясь не столько о боевой готовности своего корабля, сколько о внешнем его лоске и умопомрачительной чистоте, на зависть всем этим «Псарам», «Гидрам» и прочим мафусаилам греческого флота. Конечно, умопомрачительную чистоту русского корабля не нужно объяснять одним только чувством соревнования с греками, но в такой же степени обычной традицией русских моряков, будь то в душистой и тесной пирейской гавани, будь то на обширном тулонском рейде, или в английском Девонпорте – безразлично.

В тот жаркий вечер, о котором идет наш разговор, на полуюте канонерки, развалившись в шезлонгах, полулежали артиллерист, ревизор и второй механик; сбегавший только что по сходне на берег, в ближайшее кафе, вестовой подал каждому из них по пузатой запотелой кружке с пивом.

– Ну и пекло, – сказал артиллерист Иванов, крупный и очень полнокровный блондин, с рыжими, отдающими в красное, волосами, высасывая одним духом более половины содержимого объемистой кружки и слизывая языком с усов пивную пену, – солнце уже на закате, а печет хуже, чем днем.

– Какое же это пекло! – подал реплику сухой и тощий ревизор. – Побывали бы вы на Мадагаскаре, вот там пожарились бы! А это что – детские игрушки!..

– Да зачем так далеко ходить? – отозвался механик Вишняков. – У нас, в Курской губернии, иной раз в июле или в начале августа завернет такая жара, что и мадагаскарец попотел бы.

В это время по трапу, ведущему на полуют, поднялась новая фигура и, подойдя к беседующим, присела на ближайший кнехт, медная облицовка которого блестела в косых лучах заходящего солнца как червонное золото. Это был незадолго перед тем назначенный на корабль и прибывший из России лейтенант Чириков.

– Уф, ну и жара, – сказал он, вытирая влажный лоб, – ни в каюте, ни в кают-компании просто невозможно сидеть…

Не получая ниоткуда отклика на свое замечание, ибо тема явно была исчерпана, он стал задумчиво смотреть на берег. Неподалеку, слева за кормой, видно было на набережной большое кафе. Под широким навесом из полосатой материи, во всю ширину тротуара, перед кафе стояли небольшие, круглые, мраморные столики. Посетители, скинув бесцеремонно пиджаки и накинув их на спинки своих стульев, пили пиво, тянули через соломинку какие-то напитки и что-то ели из маленьких вазочек.

– Что это грекосы лопают из этих вазочек? – спросил Чириков, указывая на террасу кафе.

Ревизор обернулся вполоборота и, взглянув по тому направлению, куда указывал Чириков, ответил:

– Самое обыкновенное мороженое.

Чириков облизал пересохшие губы.

– А недурно было бы, пожалуй, съесть сейчас мороженого, – сказал он.

– Кто же вам мешает! – заметил артиллерист: – Пошлите вестового, и он вам принесет сколько хотите.

– Да нет, пожалуй, лучше будет сходить самому, – нерешительно сказал Чириков, – а то, пока вестовой его донесет, оно наполовину растает, да и пыли много на улице. Кстати, как по-гречески будет мороженое?

– Мороженое по-гречески будет – мунома, – лениво бросил артиллерист. – Я вам советую записать на бумаге, а то забудете.

– Пожалуй, действительно лучше будет записать, – согласился Чириков: – слово-то какое трудное и несуразное. Как вы говорите? Мунома? – И, вынув записную книжку, он старательно вывел русскими буквами сказанное ему слово.

Спустившись в кают-компанию, Чириков подошел к старшему офицеру, игравшему с судовым врачом в трик-трак.

– Разрешите на берег, Валериан Иванович.

– Куда это вы собрались в такое пекло? Неужели в Афины? – спросил, вынув изо рта сигару, старший офицер.

– Да нет, я ненадолго, в ближайшее кафе. Захотелось поесть мороженого.

– А, ну это дело другое. Валяйте с Богом. – И старший офицер вновь сунул сигару в рот и кинул кости.

Чириков отправился вниз, в каюту, чтобы заменить военный китель штатским пиджаком, и через несколько минут уже спускался по сходне на берег, постукивая по настилу тросточкой.

На террасе кафе он занял ближайший к краю столик, и, почтительно наклонившемуся перед ним лакею, узнавшему в нем русского офицера, коротко бросил:

– Munoma.