Четыре возраста Нулизы-сан [СИ]

И внезапно — именно потому, что это ничем не обосновано, не вызвано, не волочет за собой паутины расчетов — Пенсакола отвечает короткой четкой россыпью сигналов.

«Здесь CL 24, кто на связи?»

* * *

Связь удалось наладить на третий день — Бонд считал дни по наступлении полной темноты в зарешеченном окошке. Хотя за окошком легко мог оказаться внутренний дворик, имитация простора, где свет включают и выключают по рассчитанной схеме — сбить внутренний ритм пленника, раскачать психику. Сам он с задержанными обходился еще и не так, и потому не возмущался — правила игры есть правила игры.

На том конце правил не признавали. Перестукиваться CL24 быстро надоело, и русалка пропилила ультразвуком тоненький канал. А трое суток это заняло потому, что стена между каменными мешками была из нескольких метров гранитных блоков; энергию же собеседница экономила и швыряться плазмой не спешила. Джеймсу и так хватило удивиться:

— Три метра камня!

Русалка заговорила на хорошем английском языке, и потому ее презрение Джеймс легко понял:

— В Соленом Берегу нас держали не стены.

На это Бонд ничего не ответил. Пенсакола продолжила:

— Я как тот дядька из кино: живший от старости к юности.

— Бенджамин Баттон?

— Ну да. Моя жизнь стартовала с бесконечного насилия. После мстила уже я. И вот я опять в чужой власти… Ваших детей сначала все-таки любят — а потом только бьют. У меня первый этап отсутствовал, сразу ломать начали. Зато потом… Предлагала же Балалайка остаться у нее. Мне надо было попасть в каменный мешок, чтобы понять, что я-то без нее обойдусь. А вот она без меня тоже закаменеет. Но не попросит же, гордая!

Бонд помотал головой. На язык не шло ни слова.

— Вот. Я решила что сделаю. Я вернусь к ней. А там… Черт с ними, пускай судят. Я столько всякой херни наворотила — хоть что-нибудь напоследок сделаю. Я и тебя вытащу, приговором больше…

Джеймс отмер и приложил к отверстию губы — как до этого прикладывал ухо:

— Я пытался убить Балалайку в Роанапуре. Руками ЦРУ, но замысел был мой, и шефа убедил я.

Пенсакола отреагировала без обычной для человека задержки на обдумывание:

— Зачем ты вбрасываешь эти сведения мне? Мог бы солгать.

— Интрига не в том, чтобы лгать. А в том, чтобы говорить правду, железную, неопровержимую правду. Но так, чтобы собеседник сделал то, что нужно тебе. Думая, что делает это для себя.

Теперь промолчала уже Пенсакола; человек продолжил:

— Моя работа — профессиональный обман. Убийц и шлюх обходят молодые. Вот и меня обошел собственный заместитель. Так же, как я подсидел своего же шефа. Круговорот мудаков.

Поняв, что продолжения не будет, Ото-химе отозвалась:

— Довольно точно. Как у меня при дворе.

Говорить первое, что подумалось, было не только легко, но и приятно:

— Ну вот почему они не поступают по уму? Всем было бы лучше!

После некоторой паузы из пропиленного канала долетело:

— А им не надо — чтобы всем, но завтра. Им надо — пусть единолично мне, да только чтобы сегодня.

* * *

— Сегодня у нас под замком сама Ото-химе, — кардинал наклонился к экрану, лишившись от этого важности и внушительности. Нос разросся до клоунского шарика, глаза превратились в оловяные монеты. Акаги даже несколько подалась от консоли назад — хотя и понимала, что из экрана «гестапо Ватикана» не вылезет.

Кардинал отодвинулся, сложил руки перед собой на столике. Прижмурился:

— Мы предложили ей человека, виновного в разрушении Роанапура и покушении на Балалайку. Автора операции. Да вы его знаете. Как он сам любил представляться: Бонд. Джеймс Бонд. Помните?

Акаги припомнила рослого чиновника — ну да, ЦРУ ведь по сути обычная государственная служба — с которым плыла из самого Рима. Не то, чтобы он был так уж симпатичен — со всех точек зрения — но, хотя бы, отвращения не вызывал. Обидно разочаровываться в людях, прах побери!

Кардинал-камерленго улыбнулся:

— В интригах не вам тягаться с римским престолом. У нас опыт столетий! Сидят оба рядом, под следствием Конгрегации.

— Так вот почему в Тихом Океане непривычное спокойствие. Но в Атлантике все по-прежнему плохо. Там-то на императорские замашки Пенсаколы клали с прибором… И что же потом?

— Потом она этого Бонда порвет в клочья. Мы их для того рядом и посадили. Она же монструм фуриозус. Ничего личного, — кардинал улыбнулся так, что экран Акаги не разбила чудом.

— Просто ЦРУ мы тоже не сильно любим. Пусть пиндосы помаются пока приземленными проблемами. А ее мы кротко, без пролития крови — в монастырь. Искупать созидательным трудом.

Собеседник встал, прошелся перед монитором связи взад-вперед — и Акаги рассмотрела на заднем плане маленькую болезненно-чистую комнатку. Жилище подвижника — или, того хуже, фанатика.

Кардинал почесал бровь. «Совсем, как человек», — подумала доктор Акаги; потом ужаснулась уже собственной формулировке. Нечеловек здесь она. Во-первых, корабль Тумана — пусть и земнорожденный. Во-вторых, эти самые католики женщину человеком не считали. «Сосуд греха» — вот ее полочка, вот ее место в мире, который сейчас выстраивают святые подвижники во главе сотен тысяч уже обычных фанатиков.