Четыре времени любви

в проводах,

на серебряных струнах,

между строк и столбов

зазвучит перебором весна,

на минутку ветра

мимоходом в наш город зарулят,

принесут нам любовь

и лишат нас покоя и сна.

Город светом луны

зачаруется,

в буйстве сирени

он забудется,

но

не погасит огни площадей,

а ладошка волны

эхо хриплой буксирной сирены

покачает у ног

и затопит в чернильной воде…

…Предрассветный трамвай

загремит по железному кругу,

распугав эту тишь,

и не стоит о том горевать.

Юный бриз, на правах

моего наилучшего друга,

меж грохочущих крыш

станет ветреный вальс

танцевать

на подмостках двора,

распадаясь на вихри-спирали…

Закипает листва,

и бельё парусами летит,

в такт захлопав —

пора!

До утра

вы заснёте едва ли,

подпевая слова,

подбирая нехитрый мотив!

Полуденное

Теряет рифма воздух

у строчки на краю

и оплывает воском.

Июнь. Июнь. Июнь.

Никто дождя не сватал,

час марева пробил:

горячего асфальта

подтаявший пломбир,

в зелёную сиесту

погружены ветра…

Что лето? Время?! Место?!

Жара. Жара. Жара.

Блестящий, как коленка,

круг солнца весь в муке,

и облачная пенка

в топлёном молоке…

Один глоток прохлады

сочтёшь за благодать.

Сбежать в тенистость сада.

И там лежать, лежать…

Услышать, как поодаль

жужжит ленивый шмель,

залезть по горло в воду —

в густую карамель —

и ощутить беспечно,

что загорел, что юн,

что лето бесконечно…

Июнь. Июнь. Июнь.

«Лето, лето…»

Лето, лето,

треск арбуза,

скрип причала,

плеск воды.

Запах леса.

Резвость чаек.

На песке твои следы…

Лето, лето!

Пир горою!

Смуглость вишен!

Щедрость нив!

Небо,

радуга-дорога,

утра вышитый рушник.

Буйство красок.

Колос сжатый.

Отгремевшая гроза.

Лето красное,

Куда ты?!

По стеклу скользит слеза…

Танго

Липы в конвое.

Полог аллеи

туго натянут.

Шествуют двое.

Две параллели.

Август — сентябрь.

Неба в закате,

неба в багрянце

алые стяги.

Осень накатит,

кружатся в танце

август, сентябрь.

Слов не хватает

грустных, весёлых.

С нами хотя бы

Кружится, тает

танго Пьяццоллы.

Август. Сентябрь.

Спутаны пальцы

веером веток,

листьев сетями.

Кружатся в танце

осень и лето.

Август — сентябрь.

«Приметы осени считаю:…»

Приметы осени считаю:

роса на выстывшем песке,

и птиц всполошенные стаи,

и паутина на щеке.

И небо цвета тусклой стали

в прохладной прячется реке…

Надежда, что вернётся лето —

как ни крути, самообман.

Светило прячется с рассветом

в дырявый облачный карман

и, словно жёлтая монета,

прищурясь, смотрит сквозь туман…

Слегка потешит нас, хотя бы

макушки грея тополям…

И ветви яблонь полны тягот,

и слива гнётся пополам…

Их августейшество Сентябрь

без свиты бродит по полям…

«В серебряной оправе…»

В серебряной оправе

луж-зеркал

дымится небо,

тает и седеет.

Болезненно цветёт

полузакат

изнеженной

тепличной орхидеей.

На крылья туч

наброшен плащ дождей,

и в натюрморт домов,

асфальта, сосен,

озябших скверов,

мокрых площадей

врывается

простуженная осень…

«На ивах…»

На ивах

иней. Внизу слюда.

Всё резче

веток нагих оскал.

Наивно

ждать теплоты, когда

перечат

осень, озноб, тоска.

Из стали

медленная река.

На якорь

стали её баржи.

Усталость

прячет пустой рукав,

ноябрь

перелицует жизнь.

Остудит

холод горячку лбов

простуда.

Просто иду. Туда.

Отсюда

в серую нелюбовь,

оттуда

в долгое никуда.

Свой тайный

суд надо мной верша,

но явных

не засчитав измен,

фатально

следуя за — шаг в шаг —

ноябрь

приговорит к зиме.

Декабрьское

А мороз бородат и рус,

даже рыж он.

Под ногой аппетитный хруст

кочерыжек.

Неба белый стеклянный свод

просквозило

так, что солнце, взойдя на лёд,

заскользило…

Тротуар что каток с утра —

бич прохожих,

и автобус взять «на ура»

очень сложно.

Губы сводит, румянец щёк

стужа лижет…

А морозец всё щёлк да щёлк!

Вправду — рыжий…

Карусель

По весне веснятся

птицы и трава.

Сны цветные снятся —

запишу слова.

Небо в эполетах

белых облаков,

прилетает лето,

распахну балкон.

Выцветают ситцы

сада. Погодя,

осень осенится

крестиком дождя.

А затем — серьёзней:

заснежит пурга,

зазимуют

оземь

павшие снега,

и, к началам жизни

воротясь отсель,

снова закружится

эта карусель…

В четверть голоса

Музыка

Синий мох на старом пне,

деревенская сирень…

Это — музыка во мне.

Деревянная свирель…

Небо. Сонная река.

Стог душистый. Жёлтый плёс.

Две берёзки у мостка…

Это музыка. Всерьёз.

Это музыка, мой друг,

наяву или во сне.

Это музыка — вокруг.

Эта музыка — во мне.

То укутает в озноб,

то с размаха бросит в жар,

но, не будь её, давно б

сам за нею побежал…

…за высокою стеной,

в чужедальней стороне,

эта музыка со мной,

эта музыка — во мне…

«Стихи?!..»

Стихи?!

Они приходят сами

И не тогда, когда зовут!!

Задуют южными ветрами

и сон тревожный оборвут.

Приходят

просто, странно, трудно.

Чужие и почти родня.

Приходят

все слова под утро,

в который раз

переменя…

Лучатся,

дразнятся,

смеются,

над «покорителем стихий»…

и всё ж не тают,

остаются

cо мной рассветные стихи…

После шторма

За дорогами дальними

затерялась Вселенная.

Лишь под утро растаяла,

расплескалась беда.

Был закат ожиданием,

стал рассвет исцелением.

Смолкли злые литавры

и запела вода…

Пела голосом грозным,

громовым и раскатистым.

Море пело. От радости.

Море пело о том,

как упругие волны

разбивались о скалы

и осколками радуги

становились потом.

И взлетало,

и падало

солнце в море зелёное.

Угасающий шторм

рокотал вдалеке.

А по берегу —